— Время, Ши, на это уйдет какое-то время. Воздуха в скафандре еще минуть на пять. За пять минут всякое может случиться. Если уж ты сцепишься, то захочешь закруглиться побыстрее — но как?

— Шлем?

— Браво! Тело — великолепная машина. Ради выживания оно пожертвует любой конечностью, кроме одной. Это даже предусмотрено в конструкции скафандров. Если пробита рука, на плече есть герметичный клапан; ты потеряешь руку, но уцелеешь и в красках будешь рассказывать об этом внукам. Единственное исключение составляет голова. Шлем сконструирован так, чтобы его легко мог надеть человек в толстых перчатках; если на судне происходит ударная разгерметизация, тут уж не до возни с застежками, а на магнитные стяжки тоже полагаться нельзя — не исключено, что заклинит либо в открытом, либо в закрытом положении.

— Но ведь это убийство!

— Простейшее решение спорных вопросов.

— Так ты говоришь, этим всегда кончается? — Теперь ей было не до сна.

— Чаще всего.

Подтянувшись к входу в «домашнюю» Карусель, Николь толчком распахнула люк.

— Возможно, ты и прав, Кьяри…

— Не судите о том, чего не понимаете, старлей. Мы живем в безжалостнейшей из сред и потому слишком редко позволяем себе роскошь великодушия. А за ошибку, за единственный неверный шаг обычно расплачиваемся жизнью.

— Мне только об этом и твердят.

— И не без причин, Николь.

— Что-то мне расхотелось тренироваться, комиссар.

— При всем моем уважении, лейтенант, вы не имеете права отказаться. A demain[4]!

Неуклюже вскарабкавшись по лестнице из центральной шахты в кают-компанию, Николь дала волю гневу, не заметив находившуюся там Хану Мураи.

— Проклятый, невежественный, смердящий ублюдок, растуды его мать! — грохотал голос Николь в просторном тороиде.

— Прошу прощения? — приподняла Хана голову.

— Ой, Хана, извини. — Николь тотчас же устыдилась собственной несдержанности. — Я не знала, что здесь кто-то есть.

— Само собой. Я тут перекусываю. Хочешь?

— А что у тебя?

— Лососина и плавленый сыр.

— М-м… Хана, да это же все настоящее!

— Остатки личных сбережений, — тяжело вздохнула та.

— Ой, я не могу…

— А я могу, и если я хочу поделиться, то это мое личное дело.

— Ты настоящий друг.

Хана заказала через кухонную консоль чай для Николь. Напиток, как всегда, казался затхлым, зато рыба была восхитительна. Николь смаковала каждый кусочек. Только теперь она начала понимать, почему рестораны и даже закусочные базы да Винчи пользуются такой популярностью; после многих месяцев питания пастами и сублимированными, полусинтетическими «продуктами» вернувшиеся домой астронавты требуют — и заслуживают — наилучших натуральных продуктов.

— Досталось от комиссара, Николь?

— Слизняк вонючий!

— Даже так?

— Хана, он учит убивать людей.

— А может, заодно спасать собственную жизнь?

— Так ты его защищаешь?!

— Просто я не забыла слова генерала Кэнфилд за обедом. Мы еще зеленые новички, Николь; наверно, она знала, о чем толкует. А он знает, что делает.

Николь досадовала, что чай не желает стыть.

— В мои планы это не входило.

— Вот как? А зачем же ты пошла в ВВС?

— Хотела стать астронавтом. Мечтала о космических кораблях. И кратчайший путь — пойти в синие кителя. Если бы меня отчислили, я, наверно… Я бы стала летчиком-испытателем.