Она улыбнулась своей невыразительной улыбкой и жестом попросила меня забыть о том, что, как мне кажется, сочла ложной скромностью.

— Для меня это было трудное время. — Ее речь, как всегда, звучала громко и отчетливо. — Помимо всего прочего мне было необходимо загладить свою долю хоть и невольной, но вины. Я дала приют преступнику.

— Послушайте, вы поддерживали постановление задолго до того, как узнали, чем он занимается. Вы сделали больше, чем кто бы то ни было. Все мы должны чувствовать себя виноватыми в том, что сделали меньше, чем могли бы.

— Благодарю вас. Но я должна было осознать, что проявила, мягко говоря, непростительную близорукость, которая привела к столь тяжким последствиям.

— Ах нет. Он просто очень ловко вами воспользовался.

— Это правда. Но не вся. Конечно же, я признаю, что близорукость проявила не только я. Здесь и Эд отчасти виноват. В результате мы позволили этому человеку провести нас обоих. — Она снова сложила руки на коленях. Вид у нее был совершенно спокойный.

— Мне кажется, вы напрасно вините себя, — сказала я. — Практически все попались на обман. — Как и я дала провести себя Дэвиду Шейну.

— Вы правы. — Она выпрямилась в кресле и сжала руку в кулак. — Он был просто незаменим. Казался таким надежным. Теперь я понимаю, что мы с Эдом его идеализировали. Пожалуй, видели в нем дитя природы. Он представлялся нам таким неиспорченным. — В ее голосе неожиданно зазвучала горечь. — И был невероятно полезен. Мог буквально все.

— Мог и делал.

— Да. — Она немного помолчала. — Я понимаю, что вы имеете в виду. В существование таких людей порой трудно поверить, — людей без нравственных барьеров. Всегда думаешь, что если они есть у тебя, то есть и у других. Мы так и думали. Либби, конечно, тоже. Он умел быть очень обольстительным.

— У вашего мужа на его счет не возникало никаких вопросов? Он никогда ни о чем не задумывался?

Зип встала и, пошатываясь, подошла ко мне. Я погладила ее глупую головку.

— Иногда… Но это было вызвано легким раздражением. Эд жаловался, что он слишком часто пользуется моей машиной. — (Ее машина — это зеленый фургон с решеткой на задней стене.) — Когда Эд впервые это увидел, то должен был дважды повторить, чтобы он помылся. Принял душ. Но я уверена, что он проявил тактичность. Так что нет. Я уверена: Эд полностью доверял ему. Мы оба доверяли.

— И после смерти вашего мужа у вас не возникало никаких подозрений?

— С какой стати? Я нашла аптечку прямо здесь, в доме. Я знала, что это такое. А вы знаете?

— Эпинефрин?

— Да. Вместе со шприцем, — сказала Мими. — Эд всегда относился к этому слишком легко. Просто отмахивался. Видите ли, еще и поэтому я никогда не думала… Буквально за углом от нас центр «скорой помощи», к аптечке же Эд относился с недоверием, опасался, что укол может вызвать гангрену. Зип, прекрати.

— Вы подумали, что потому он и оставил аптечку здесь?

— Ах нет, специально он ее не оставлял. Умом он понимал. Но потом я подумала, что причина в подсознательном страхе и нежелании поднимать вокруг этого дела переполох. Он не любил, когда к нему относились как к инвалиду. Была и еще одна причина. Как любой мужчина, он боялся показаться слабым. Поэтому и предавался с таким пылом разным мужским развлечениям. Бродил по лесам, рыбачил. Он очень это любил. В охоте и рыбалке была вся его жизнь. И естественно, он не хотел, чтобы на него смотрели как на большого ребенка.

— Наверное, в этом был свой смысл.

— Да. Можете мне поверить. Ведь Реджи Нокс был вместе с ним! Мне и в голову не приходило усомниться хоть в одном его слове.