Все это в значительной степени нес в себе отец, неизбежно, так или иначе, делясь со мной и мамой. Мы были совершенно не готовы к катастрофе, которая грянула вскоре.

Шла, насколько я помню, вторая неделя марта, и, вероятно, было около двух часов ночи, когда я проснулся. Через наплывающие туманы сна я испытывал смутное и ни с чем не сообразное чувство, что меня зовет мама. Внезапно, когда я собирался перевернуться на другой бок, я услышал ее голос, очень громкий и такой пугающе требовательный, что я сразу сел:

– Лоуренс! Лоуренс! Иди сюда!

Я вскочил с постели. В моей комнате было темно, но, когда я открыл дверь, свет в коридоре был включен. Дверь в спальню отца была полуоткрыта, и мама снова позвала меня изнутри. Предчувствие какой-то страшной катастрофы сковало меня, не давая сделать и шага, но я двинулся вперед и вошел в комнату. Этого момента я никогда не забуду.

Отец лежал на боку, положив голову на край кровати. Он безостановочно кашлял, кашлял и кашлял, и с его губ хлестал пузырящийся алый ручей. Его лицо было землистого цвета. Мама стояла на коленях рядом с кроватью. Одной рукой она держала голову отца, другой с трудом удерживала большой белый таз от умывальника, наполовину заполненный алой пеной – я с ужасом понял, что это кровь. Пятна крови были везде – на скомканных простынях кровати, на маминой ночной рубашке, даже на ее руках и лице. Не изменяя позы и не отрывая глаз от отца, мама сказала мне тем же напряженным, страдальчески-повелительным голосом:

– Лори! Беги за доктором Ивеном. Сейчас же. Немедленно. Скорее, ради бога!

Я развернулся и побежал, не помня себя от шока. Забыв надеть, как полагается, фуфайку и брюки, на что у меня ушло бы не более полуминуты, я в одной ночной рубашке выбежал из дому на улицу. Босиком я понесся по тротуару, мое сердце стучало о ребра. Во тьме казалось, что я бегу с нечеловеческой скоростью, – еще никогда я не бегал так быстро. В конце Принц-Альберт-роуд я свернул на Кохун-Кресент, потом спустился на Виктория-стрит, где впереди, на полпути к эспланаде, увидел красный фонарь перед домом доктора Ивена. Квадратный декоративный фонарь с отчеканенным на нем гербом города – когда-то Ивен был провостом Ардфиллана. Ни души вокруг. Молчание пустоты нарушалось только моим прерывистым дыханием, когда я все бежал и бежал, не обращая внимания на боль в ступнях от гравия… и оказавшись наконец на подъездной аллее к дому доктора и затем на ступенях его крыльца. Я долго и настойчиво нажимал на звонок, слыша, как звон разносится по всему дому. В течение нескольких томительных минут внутри было тихо, потом, когда я еще раз нажал звонок, наверху на лестнице зажегся свет. Вскоре дверь открылась. На пороге в халате стоял доктор.

Я думал, он будет сердиться, что его потревожили, поскольку из разговора моих родителей я знал, что он трудный человек. Что еще хуже – разве мой отец не поссорился с ним, не отказался от него, не перестал быть его пациентом? Прежде чем он открыл рот, я выдохнул:

– Пожалуйста, доктор Ивен, скорее в дом номер семь на террасе Принца Альберта! У отца ужасно идет кровь.

Да, предполагалось, что он выкажет раздражение, даже гнев, оттого что его вызывают среди ночи после тяжелого рабочего дня. Но вместо этого он сжал губы и в изумлении уставился на меня.