— Нет, не хочу, — отрезал митрополит Афанасий.

(Им руководил не страх перед специалистами, как решил впоследствии Ван дер Плог, а всего лишь боязнь «конкуренции»).

— Жаль. У меня есть приятель в Шокенской библиотеке, знаете, в этом известном хранилище древнееврейских рукописей. (Митрополит о нем понятия не имел). — Хотите, я вас с ним сведу?

— Нет, — ответил митрополит Афанасий.

Но Ван дер Плог не сдавался:

— Сейчас в Иерусалиме находится один еврейский ученый из Амстердама, он, насколько мне известно, отлично разбирается в древнееврейских рукописях. Ну как насчет него?

Митрополит в задумчивости погасил сигарету о край пепельницы. «Амстердам, — подумал он, — Амстердам очень далеко отсюда. Этот человек, вероятно, не испортит мне дела».

— Об этом стоит поговорить, — задумчиво произнес он. — Приведите его как-нибудь ко мне.

— С удовольствием. И еще одно, преподобнейший отец: вы говорили, что ваши рукописи были найдены в сосудах? Патер де Во в отъезде, но в Археологической школе есть другие специалисты, занимающиеся керамикой. По форме, обжигу и виду глины они смогут определить, когда был сделан сосуд. Если они скажут, что сосуду две тысячи лет, то хотя это еще не доказательство, что хранившиеся в нем свитки так же стары (у меня дома есть прекрасная шкатулка из слоновой кости времен Каролингов, но лежат в ней в высшей степени современные деньги!), все же было бы больше оснований отнестись к делу серьезно.

— Хорошо, — ответил митрополит Афанасий, — в ближайшие дни я пришлю вам сосуд.

Визит был окончен. Посетителям так или иначе пора было уходить, если они рассчитывали поспеть к обеду. После обеда в узком кругу зашла беседа о том, что видел патер Ван дер Плог. Он услышал все то, что уже пришлось слышать митрополиту Афанасию в стенах археологической школы, только в более откровенной форме.

— Грубая, вульгарная фальшивка, — воскликнул один из ученых отцов. — В оправдание митрополита я могу только предположить, что он стал жертвой обмана. Еще ни одному археологу не удавалось найти ничего подобного. Здесь, в святой земле, и не слышали о таких находках! Вспомните, прошу вас, что митрополит наотрез отказался связаться с еврейскими учеными. Надувательство, мой милый, явное надувательство! Свитки никакой ценности не имеют!

— Подождем, — осторожно заметил патер Ван дер Плог. — Подождем, что скажет мой ученый амстердамский друг и ваши специалисты по керамике.

Но последние ничего не сказали, ибо им не суждено было увидеть сосуды.

Свидание с ученым мужем из Амстердама также не состоялось. Валюты у него было в обрез, времени и того меньше, он не мог позволить себе гоняться за химерой, утопией, а именно об этом, по его мнению, шла речь.

Расстроенный и рассерженный, митрополит Афанасий, однако, не пал духом. Девяносто девять человек из ста уже отказались бы разыгрывать Дон Кихота и сражаться с ветряными мельницами. Тем большее восхищение вызывает митрополит сирийско-якобитской церкви, который не сложил оружия, хотя и не был специалистом, не знал древнееврейского языка и ровно ничего не смыслил в библейской и любой другой археологии. Им двигало чувство своей правоты и уверенность, что его приобретение представляет ценность для церкви, а может быть, и для всего мира. Известную роль, разумеется, играли и деловые соображения — надежда выгодно перепродать легко доставшиеся древности.

Пятого сентября 1947 года, несмотря на жестокую жару, митрополит отправился к антиохийскому патриарху Игнатию Ефрему — главе сирийско-якобитской церкви.