— У нас все занято. А вот у дочки есть две комнаты.

— Далеко отсюда?

— Совсем близко, на горе… Ванюшка, Ва-а-ня!

Голос у старушки оказался громким.

Из-за тына вышел мальчик лет девяти. Русская рубашка, светло-зеленые штанишки, белые чулки… Мальчик легко побежал впереди нас. Из лощины на гору, и снова в низину. Тяжело было за ним поспевать.

— Вот здесь, — указал он рукой.

На площадке высокого холма пристроился небольшой дом. Широкие окна раскрыты. Крутая дорога к крыльцу. Лучше места представить нельзя. В ясный день отсюда Ленинград видно.

— Снимаем?

— Согласна! — кивнула Муля, и счастливая улыбка залила ее лицо: впереди два месяца отпуска, лес, озеро, дали…

Но некогда предаваться воспоминаниям. Надо скорее укладывать вещи. Времени осталось совсем мало!..

Вошла в кухню. Тут Леня начищает белые туфли. У него редко бывают выходные дни. Сегодня он уезжает в Петергоф. Настроение приподнятое, веселое. Зазвонил телефон. Леня снял трубку.

— Иду. Сейчас, — тревожно ответил он.

— Что случилось?

— Срочно вызывает ПВХО, — уже с порога отвечает он.

На столе — недопитый чай. На диване — приготовленная рубашка. Брошены туфли. Что-то внезапное нарушило праздничный день.

Пошла в магазин за провизией к обеду. Беру чеки, подхожу к прилавку. Продавцов нет, они столпились у репродуктора.

— Война?!

Слушаю и ничего не понимаю. Смотрю кругом. Лица у всех напряженно вытянуты.

— Война с Германией…

Вышла из магазина, забыв про взятые чеки, медленно. Хотелось понять свершившееся. На улице нарядные люди. Играют дети. Три девушки в светлых платьях весело что-то кричат с противоположной стороны. Радостные, они перебегают улицу. Окружают товарища. Он что-то им говорит. Девушки затихают. Вдруг одна весело смеется и ударяет юношу по спине:

— Не сочиняй, Вовка!

Он что-то ответил. И лица девушек сразу изменились.

— Ты куда?

— В райком. Там, наверно, есть срочная работа.

— И мы с тобой.

Улица как-то сразу перестала быть праздничной.

Люди сами мобилизовывали себя.

Пришла домой, смотрю на раскрытые чемоданы, на брошенные Леней туфли, на красные тюльпаны в вазе.

— Не может этого быть… Не может быть!

Через час звонит Леня:

— Как быть с переездом на дачу?

— Я уже распаковала чемоданы.

— Правильно сделали. Мы перешли на казарменное положение. Я дежурю ночью.

Стала убирать приготовленные для дачи вещи и удивилась, как легко они уложились на прежние места. Убрала и села на диван. Делать ничего не хочется. Мучит мысль: чем же я могу помочь?

Пришла Муля. Я бросилась к ней:

— Война!

Молча стоим, говорить трудно. Не знаем, не можем найти слов. Что же теперь? Я художник, но сейчас нельзя рисовать природу, цветы. Надо включиться в общие ряды. Наверно, будут организовывать бригады художников.

Прошло всего несколько часов, а как все изменилось! Утром дом был полный жизни, звенели молодые голоса. Сейчас все затихло… А завтра я, видимо, останусь одна. Леню мобилизуют, Иру — тоже. Мое одиночество разделит лишь Неро. Впрочем, и его могут взять на фронт.

— Не тревожься, Оля, — успокаивает Мария Владимировна. — И для тебя найдется работа. Все мы теперь солдаты…

Война перевернула жизнь. В первые дни у меня было времени даже думать.

— С сегодняшнего дня полное затемнение квартир, — сообщили из домоуправления.