— Заработали. Сами ломали. Зиму в тепле проживем!

Тяжелая ноша не кажется трудной. Закаленность, Приспособленность — новые, привычные черты ленинградцев. Жена Вишневского переехала из театра к нам. Конечно, в одной комнате писателю и художнику трудно поместиться. Они принялись за поиски. В Ленинграде сейчас можно найти хорошую квартиру. Но ее надо оборудовать, топить… Много других хозяйственных мелочей.

— Если бы надолго… А вдруг нас в Москву вызовут, у нас там прекрасная квартира, — говорит она.

Вишневскому в старом домике хорошо работается. Он решил остаться зимовать у меня. Жена сняла для себя комнату в соседней квартире.

«Последний час» — он обычно бывает в половине одиннадцатого вечера — сделался для ленинградцев источником жизни. Но не всегда радио действует вовремя. Все ждут его, ждут победных вестей. Глаза слипаются, клонит ко сну, но репродуктор притягивает, словно гипнотизирует. Часов в двенадцать вдруг раздается свист, хриплое шипение. Это глушат финские радиостанции. Мы продолжаем ждать. Знаем, что наша станция заговорит, и мы услышим последние известия.

Сталинград! О нем думаем все. Чувствуется: перевес уже на нашей стороне. Будет победа и под Ленинградом! Близится прорыв блокады. Как мы мечтаем об этом, как верим! Точно сорняки на грядах, глушат фашисты нашу жизнь, точно коршуны, сидят они в нескольких километрах и ждут нашей смерти. Они не дождутся!

Можно привыкнуть даже к тюрьме. Но если товарища но камере отпускают на свободу, тогда сильнее обычного давят тебя тюремные стены.

Острее обычного в эти дни чувствуется присутствие врагов тут, совсем близко, около нас. Это кажется невозможным, невыносимым. Их зловонное дыхание отравляет наш воздух.

Слушая сводки, ленинградцы ждут своего часа. Он придет! Он должен быть!

Матери мечтают о возвращении детей.

Из глубокого тыла идут письма, полные надежды. Прислали письма из Омской области Наташа и Галя, племянницы Мули: «Может быть, скоро мы приедем к тебе, в наши милые комнатки», — пишут они матери. Бедняжки не знают, что Мули нет, что бомба упала около их дома, вышибла окна, разбила мебель. В квартире всегда полумрак, сыро. Вместо стекол — фанера. Рояль давно сменяли на два килограмма хлеба. Вещей осталось мало. Ксения всё променяла. Сама едва осталась жива.

Ей так хочется увидеть своих близнецов. Большие стали… Скоро по тринадцать лет исполнится… Не могу представить их такими. Всё вспоминаются маленькие девочки в красненьких платьях.

Снег падает крупными хлопьями. В небольшом саду па берегу Невки — гора из снега. Она хорошо утрамбована, но не полита. И все же санки скользят легко. В часы затишья здесь катаются ребята. Вот и сейчас они стоят на площадке, ждут своей очереди скатиться. Их человек шесть, а сани одни. Но ребята времени зря не теряют: прыгают в глубокую, вырытую снарядом воронку.

Прибежал еще один мальчик.

— Ты куда пропал, Витя?

А Витя уже успел побывать в воронке, вылез весь в снегу, отряхивается.

— Копилку свою сломал, деньги на самолет пожертвовал.

— Сколько?

— Пятьдесят семь рублей. Да мама еще дала для ровного счета три рубля. Всё снес.

— А мы свои деньги на танк отдали, — сказала девочка — хозяйка санок.

— Я тоже.

— А я завтра снесу.

Молчал только Ваня, мальчик лет десяти, одетый в поношенное пальтишко.

— Ваня, а ты внес уже?

— Нет.

Ребята посмотрели на товарища.