В ту ночь он лежал в постели, в большом доме за несколько миль от города, и вспоминал ту девушку, которая стояла на коленях и протягивала к нему руки. Она молила его на незнакомом языке, не нуждавшемся в переводе. Ее лицо было в потеках слез. Тоби вспоминал, как она сгибалась пополам и мотала головой, закрываясь от него обеими руками.

Он вспоминал, как она лежала на полу, когда он ее застрелил. Застывшая, как его брат и сестра в ванне.

Он поднялся, оделся, надел пальто, оставив пистолет в кармане, и спустился по лестнице большого дома. Прошел мимо двоих мужчин, игравших в карты в гостиной. Комната походила на огромную пещеру.

Повсюду стояла золоченая мебель с темной кожаной обивкой. Обстановка напоминала какой-нибудь элегантный частный клуб из черно-белого кино. В таком месте ожидаешь увидеть джентльменов, взирающих на тебя, сидя в глубоких креслах с подголовниками. Но здесь было только два картежника под лампой, хотя в камине горел огонь, веселыми бликами разгонявший темноту.

Один из игроков поднялся с места.

— Тебе что-нибудь нужно? Может, хочешь выпить?

— Мне нужно прогуляться, — ответил Тоби.

Никто его не задерживал.

Тоби вышел и побрел вокруг дома.

Он обратил внимание на то, как выглядят листья на деревьях в свете фонарей. Заметил, как сверкают ледяной коркой голые ветви. Рассмотрел высокую крутую шиферную крышу долга. Понаблюдал, как отблески света играют на стеклах окон. Северный дом, выстроенный на случай обильных снегопадов, дом для долгой зимы. Тоби видел такие дома только на картинках, если вообще обращал на них внимание.

Он послушал, как хрустит под ногами замерзшая трава, и подошел к включенному, несмотря на мороз, фонтану. Вода вырывалась из трубок, описывала легкую белую дугу и падала в чашу, бурля и как будто закипая в неярком свете.

Свет падал от фонарей на стоянке у крыльца, где поблескивал черный лимузин. Свет падал от ламп, висевших по сторонам многочисленных входных дверей. Свет падал от фонариков вдоль садовых дорожек, посыпанных мелким гравием. В воздухе стоял запах сосновой хвои и горящих дров. Вокруг была свежесть и чистота, какой на найти в городе. Вокруг была хорошо продуманная красота.

Увиденное заставило Тоби вспомнить одно лето, когда он ездил на каникулах в дом на берегу озера Пончартрейн с двумя богатыми мальчиками из иезуитской школы. Это были славные парни, близнецы, и Тоби им нравился. Они любили играть в шахматы, они любили классическую музыку. Они очень хорошо играли в школьном театре — так хорошо, что весь город собирался на них посмотреть. Тоби мог бы подружиться с этими мальчиками, однако ему приходилось скрывать свою домашнюю жизнь. Он так и не стал их другом. К старшим классам они едва здоровались.

Однако Тоби никогда не забывал тот чудесный дом неподалеку от Мандевилла, помнил, какая там красивая мебель, помнил прекрасную речь матери близнецов. У их отца имелось несколько записей великих лютнистов, и он позволил Тоби прослушивать их в комнате, которую называли кабинетом, — и в самом деле, она была от пола до потолка заставлена книгами.

Этот загородный дом был похож на дом под Мандевиллом.

Я наблюдал за Тоби. Я видел его лицо и глаза, видел образы его воспоминаний, его души.

Ангелы не понимают человеческого сердца, нет, не понимают. Это правда. Мы рыдаем при виде греха, при виде страданий. Но человеческого сердца мы не понимаем. Однако теологи, которые пишут об этом, не принимают в расчет того, что мы способны к умозаключениям. Мы можем связать воедино бесконечную череду жестов, выражений, изменений ритма дыхания, движений и вывести из этого множество верных заключений. Мы в силах понять скорбь.

Я пришел к пониманию Тоби именно таким образом. Я слышал музыку, которую он слышал давным-давно, в доме под Мандевиллом старые записи еврейского лютниста, исполнявшего темы из Паганини.