Нет, он не сможет сейчас встретиться с Гитарой. Он зайдет к нему в другой раз.

Люди обращались с ним гораздо лучше, сердечнее, когда Молочник бывал пьян. На самого Молочника алкоголь никак не действовал, зато оказывал огромное влияние на тех, с кем он сталкивался, находясь в нетрезвом состоянии. Они и выглядели симпатичнее, и обращались к нему только шепотом, и прикасались к нему — пусть даже с целью вытолкать его с вечерники, потому что он помочился в кухонную раковину, или обшарить его карманы, пока он дремлет на скамейке, дожидаясь автобуса, — нежно и любовно.

В блаженном состоянии, варьируя от легкого подпития до полного одурения, он провел два дня и ночь и растянул бы это блаженство по крайней мере еще на день, если бы его не отрезвил разговор с Магдалиной, именуемой Линой, которой он после девятого класса ни разу не сказал более четырех фраз подряд.

Он явился домой рано утром, а она его уже поджидала на лестничной площадке второго этажа. В длинном халате и без очков она казалась нереальной, но ласковой и милой, в точности как тот человек, который незадолго до этого обчистил его карманы.

— Зайди ко мне. Я хочу тебе что-то показать. Ты можешь зайти на минутку?

— А оно никак не может подождать? — сказал он тоже ласково, гордясь, что так вежливо с ней говорит, ведь он валится с ног от усталости.

— Никак, — ответила она. — Подождать оно никак не может. Ты сейчас должен это увидеть. Сегодня. Посмотришь, и все.

— Лина, но я правда весь как выжатый… — Он мягко пытался ее урезонить.

— Только на минуту, не больше минуты. Это очень важно.

Он вздохнул и зашагал следом за ней по коридору в ее спальню. Лина подошла к окну.

— Вот, взгляни.

Двигаясь элегантно, как ему казалось, хотя и замедленно, он приблизился к окну, раздвинул шторы и посмотрел туда, куда она показывала пальцем. Он увидел лишь газон у боковой стены их дома. Пустой газон, хотя, возможно, в тусклом свете утра он не заметил, как там что-то движется.

— На что взглянуть?

— На клен. Вон на тот, что прямо под окном. — Она указала на низенькое кленовое деревце, всего фута четыре высотой. — Его листики должны бы уже покраснеть. Сентябрь кончается. Но они все не краснеют. Просто съежились и опадают, такие же зеленые, как летом.

Он взглянул на нее, улыбаясь:

— Ты сказала, это очень важно. — Он не рассердился на нее, даже досады не почувствовал, ее невозмутимость лишь забавляла его.

— Это важно. Очень важно, — сказала она тихо, пристально разглядывая деревце.

— Ну так объясни, в чем дело. Мне на работу через несколько минут.

— Знаю. Но одну минуту ты мне сможешь уделить?

— Не для того, чтобы таращиться на высохший куст.

— Он пока еще не высох. Хотя ждать недолго. Листики не покраснели в этом году.

— Лина, ты хлебнула лишнего?

— Насмешки ни к чему, — отрезала она, и в ее голосе прозвучали металлические нотки.

— Нет, правда?

— Ты совсем не обращаешь на меня внимания.

— Обращаю. Стою и слушаю, как ты рассказываешь мне последние известия: засыхает клен.

— Ты забыл, конечно?

— Что забыл?

— Как ты на него помочился.

— Не понял.

— Ты однажды помочился на клен.

— Лина, может, мы обсудим это позже…

— И заодно на меня.

— Э-э… Ну, у меня случались разные оплошности. Случалось и такое, чего я, в общем-то, стыжусь.