Если бы он так не торопился поскорее перебраться на тот берег, он, может быть, нашел бы в другом месте более узкую часть ручья. Размышляя, как он мог бы поступить, если бы не полез очертя голову в воду, он злился, и досада побуждала его упорно двигаться вперед по скользким камням, пока он не добрался наконец до берега. Он швырнул ботинки на сухую землю и, запыхавшись, выбрался на берег. Полез в карман за сигаретами; оказалось, они промокли. Он растянулся навзничь на траве, и его обогрело теплое полуденное солнце. Он даже рот раскрыл, чтобы почувствовать на языке приятную свежесть воздуха.
Немного погодя он сел и натянул на ноги сырые носки и башмаки. Взглянул на часы. Часы тикали, но стекло разбилось, и погнулась минутная стрелка. Пора идти, подумал он и зашагал к холмам, но тут его обмануло зрение, точно так же, как раньше слух: холмы были намного дальше, чем ему показалось. Ему не приходило раньше в голову, что просто-напросто идти пешком среди кустов и деревьев будет так трудно. При слове «лес» он всегда себе представлял городской парк или ухоженный лесок на острове Оноре, куда его возили в детстве на «паккарде», весь прочерченный тропинками. «Он взял в аренду десять акров девственного леса и весь его расчистил», — говорили старики, рассказывая, с чего началась знаменитая ферма Мейкона Помера. Это можно расчистить? Вырубить топором? Непроходимую чащобу, через которую и пробраться-то невозможно?
Рубашка еще не просохла, к тому же он вспотел, да еще начали болеть изрезанные острыми камнями ноги. Время от времени Молочник выходил на открытое место и, отыскав глазами невысокие холмы, обнаруживал, что он несколько сбился с пути.
Но вот ровную землю под его ногами сменило пологое каменистое взгорье, поросшее кустарником и молодыми деревцами. Он двинулся по его краю в поисках пещеры. Чем дальше он забирался к югу, тем каменистей становилась почва и реже растительность. А потом увидел футах в пятнадцати или двадцати над собой черную дыру, подобраться к которой можно было пусть и не рискуя жизнью, но с трудом, особенно в ботинках на тонких и скользких подошвах. Он вытер потный лоб рукавом пиджака, сдернул болтавшийся вокруг воротничка незавязанный галстук и сунул в карман.
Он снова ощутил соленый вкус во рту и так разволновался в предвкушении находки — он ведь верил, он надеялся, — что ему пришлось приложить к теплому камню потные ладони, чтобы обсушить их. Он вспоминал, какими жалобными и голодными глазами глядели на него те старики, с какой жадностью впитывали они в себя его рассказ о том, как сын Мейкона Помера дерзко добился удачи; он вспомнил и о белых, которые всадили пулю в голову его деда, а потом прошли хозяйской поступью по его садам и съели персики, какие растут в Джорджии. Молочник глубоко вздохнул и принялся взбираться на скалу.
И едва он поставил ногу на первый камень, он вдохнул запах золота, хотя, впрочем, это даже и не запах был. Скорее, это напоминало конфеты, и ласки женщины, и неяркие мерцающие огоньки. Или звуки рояля под тихий аккомпанемент гитар и банджо. Он уже ощутил это однажды, когда стоял и ждал под соснами у домика Пилат; он ощутил это сильней, когда луна осветила зеленый мешок, который свесился с потолка, как выполненное обещание; и с полной остротой — когда, держа мешок в руке, скатился с плеч Гитары на пол. Лас-Вегас и зарытые в земле клады; торговцы наркотиками, окошечки, где получают выигрыш на скачках, и скважины, из которых фонтаном бьет нефть; крэпс[17], покер, тотализатор. Аукционы, бронированные камеры в банке, махинации с героином. От этого ощущения словно столбняк нападает, бьет дрожь, и в горле сухо, и ладони липкие от пота. И если нужно что-то сделать, то хоть умри, но сделай; и радость, что «они» побеждены или на твоей стороне. Игроки, ни слова не произнося, встают и швыряют на стол козырную даму, так лихо, что можно ей шею сломать. |