— …тоже будем там жить?

— Возможно.

— Одни? Или кто-то еще? — с любопытством спрашивала Коринфянам.

— Не могу сказать. Но через несколько лет… скажем, лет через пять, а может, десять, многие цветные разбогатеют так, что смогут покупать себе там участки. Многие, попомни мое слово.

Магдалина, именуемая Линой, глубоко вздохнула.

— Вон там можно было бы остановиться, папа. А то он напрудит на сиденье.

Мейкон посмотрел на нее в зеркальце и замедлил ход.

— Кто с ним выйдет? — Руфь нерешительно взялась за ручку двери.

— Только не ты, — сказал ей Мейкон.

Руфь подняла глаза на мужа. Хотела что-то сказать, но промолчала.

— И не я, — это заявила Коринфянам. — У меня туфли на высоких каблуках.

— Пошли, — вздохнула Лина. Они вышли из машины, маленький мальчик и взрослая сестра, и скрылись среди деревьев, которые подступали в этом месте к самому шоссе.

— Так ты в самом деле думаешь, в нашем городе есть много цветных — я говорю о приличных людях, — которые бы захотели купить там участок?

— Им совсем не обязательно жить в нашем городе, Коринфянам. В летний домик можно ездить на машине. Белые всегда так делают. — Мейкон побарабанил пальцами по рулю — он не выключил мотор, и руль слегка подрагивал.

— Негры не любят воду, — хихикнула Коринфянам.

— Полюбят, когда она станет их собственностью, — сказал Мейкон. Он выглянул в окно и увидел, как из-за дерева показалась Магдалина, именуемая Линой. В руке она держала большой и яркий букет цветов, но лицо было сердито насуплено. На подоле ее голубого платья темнели мокрые пятна, похожие на следы от пальцев.

— Он меня обрызгал, — сказала она. — Он меня обрызгал, мама. — Она чуть не плакала.

Руфь сочувственно причмокнула языком. Коринфянам засмеялась:

— Я же говорила, негры не любят воду.

Мальчик сделал это не нарочно. Лина отошла в сторонку и стала рвать цветы, потом вернулась, а он, хотя еще и недоделал, быстро повернулся, услыхав у себя за спиной звук шагов. Так уж он привык — он все время был сосредоточен на том, что происходит у него за спиной. Словно будущего для него не было.

Но если будущее так и не объявилось, зато раздвинуло свои пределы настоящее, и малыш, так неуютно чувствовавший себя в «паккарде», пошел в школу и в возрасте двенадцати лет встретил мальчика, который не только освободил его от наваждения, но и привел в дом женщины, связанной с его будущим, в такой же мере как и с прошлым.

Гитара сказал, что он ее знает. Даже был у нее в доме.

— Ну и как там? — спросил Молочник.

— Свет… прямо глаза слепит, — сказал Гитара. — Свет и все коричневое. А еще запах.

— Скверный запах?

— Не знаю. Ее запах. Узнаешь сам.

Все невероятные и в то же время вполне правдоподобные истории о сестре его отца, о женщине, к которой отец запретил ему даже подходить близко, вскружили голову обоим мальчуганам. И тому и другому хотелось немедленно, сейчас же все узнать — у них и право есть все выяснить, и причина. Если на то пошло, Гитара с ней знаком, а Молочник — ее племянник.

Она сидела на ступеньке своего дома, широко расставив ноги, одетая в длинное черное платье с длинными рукавами. Голова у нее тоже была повязана чем-то черным, и единственным ярким пятном — они заметили его еще издали — был апельсин, который она чистила. Она вся состояла из острых углов, вспомнил он впоследствии, — колени, локти. Стопа одной ноги нацелена на восток, второй — на запад.