Когда вскоре я осознаю, что собираюсь стать убийцей, воспоминание о музее пыток всплывает в памяти, вдохновляя. У меня всегда были золотые руки.

После того первого раза во мне еще оставалась надежда, что мне не придется делать это еще раз. Но было ясно – если придется, все будет лучше. На собственных ошибках мы узнаем, в чем наши действия были несовершенны. И, к счастью, практика дает возможность совершенствоваться.

1

Джентльмены, ваш комитет оказал мне честь, поручив мучительную задачу – прочесть лекцию об убийстве как об одном из видов искусства; задачу, которая могла быть сочтена довольно легкой три‑четыре столетия назад, когда искусство понимали мало и для обозрения было доступно несколько великих образцов; но в нашем веке, когда шедевры высокого качества выполняются профессионалами, должно быть очевидно, что от стиля критики, которая к ним применяется, публика будет ждать соответствующих усовершенствований.

Тони Хилл закинул руки за голову и уставился в потолок. Вокруг изысканной лепной розетки, окружавшей крючок для люстры, шла тонкая паутина трещин, но ему это было безразлично. Слабое сияние рассвета, которое проникало сквозь треугольное отверстие над занавесками, приобретало оранжеватыи оттенок в свете натриевых уличных фонарей. Подсознательно он отметил, что бойлер центрального отопления включился, готовясь встретить пик сырого зимнего холода, который проникал через дверь и оконные рамы. Нос у Тони был холодный, под веки словно насыпали песку. Он не помнил, когда в последний раз спал целую ночь напролет, не просыпаясь. Тревога о том, через что ему предстоит пройти сегодня, только отчасти была причиной прерывающегося ночного сна, но дело было не только в этом. Все было гораздо хуже.

Как будто сегодняшнего дня недостаточно для беспокойства. Он знал, чего от него ждут, но выступление – совсем иное дело. Другие в таких случаях отделываются легкими спазмами в желудке, но не Тони. Все его силы уходят на то, чтобы в течение дня не выйти из заданной роли. В таких обстоятельствах начинаешь понимать, сколько усилий требуется от актера, работающего по системе Станиславского, чтобы сыграть с таким пафосом, чтобы игра его захватила зрителя. К вечеру он будет ни на что не годен, кроме очередной попытки проспать восемь часов кряду.

Он пошевелился в кровати, вытащил одну руку и провел ею по коротким темным волосам. Потом поскреб щетину на подбородке и вздохнул. Он знал, что ему хочется сделать сегодня, но он также понимал, что если сделает это, то совершит профессиональное самоубийство. Он знает, что в Брэдфилде на свободе бродит серийный убийца, но это не имеет значения. Он не может позволить себе быть первым, кто скажет об этом. Желудок у него подвело от голода, и он поморщился. Вздохнув, он отбросил пуховое одеяло, вылез из постели и подрыгал ногами, чтобы расправить смявшиеся гармошкой складки пижамы.

Тони поплелся в ванную и зажег там свет. Писая, протянул свободную руку и включил радио. По «Брэдфилд саунд» сообщалось о предполагаемых утренних заторах с такой жизнерадостностью, достичь которой ни один сидящий за рулем не смог бы без хорошей порции прозака. Радуясь, что сегодня утром ему не придется вести машину, Тони повернулся к раковине.

Он всмотрелся в свои глубоко посаженные синие глаза, все еще мутные со сна. Кто бы ни сказал, что глаза – зеркало души, он был настоящим дерьмовым вралем, иронически подумал Тони. Будь это так, у него не было бы ни одного целого зеркала. Он расстегнул верхнюю пуговицу пижамной куртки и, открыв шкафчик, протянул руку за пеной для бритья. Но тут же замер, заметив, что пальцы дрожат.