Надежда (идет к нему). Напомнить? Я напомню…

Монахов (отступает). Ну вот, Надя… что такое? Я пошутил…

(Они скрываются в деревьях. Цыганов устало садится в кресло, лицо у него тоскливое. К столу подходят Дробязгин и Гриша.)

Дробязгин. Сергей Николаевич! Позвольте вас спросить, что такое тайные пороки?

Цыганов. Я вам не скажу этого, мой друг… предпочитаю видеть вас явно порочным… Это значительнее и красивее…

Дробязгин. А добродетели тайные бывают?

Цыганов. Они, должно быть, всегда таковы… я не видал явных добродетелей…

Гриша. А как оно называется… это зеленое, густое… которое первый-то раз вы мне поднесли… помните?

Цыганов. Шартрез, юноша…

(Гриша повторяет вполголоса и улыбается. В саду Матвей зажигает фонарики.)

Дробязгин. А кто, Сергей Николаевич, мудрейший из мудрецов?

Цыганов. По этому поводу в истории философии рассказано следующее: было три мудреца; первый доказывал, что мир есть мысль, другой утверждал противное: я, право, не помню, что именно. Но я наверное знаю, что третий соблазнил жену первого, украл у второго рукопись, напечатал ее как свою и его увенчали лаврами…

Гриша (с восторгом). Ловко!

Дробязгин (неуверенно). Н-да… действительно… подкузьмил!

Цыганов. И объегорил, прибавьте… А теперь давайте выпьем, и да здравствует юность! Поздно понимает человек, как это прекрасно — быть юношей!

(Лидия стоит с цветком в руках и брезгливо смотрит, как мужчины пьют.)

Дробязгин (задумчиво). Я полагаю, Сергей Николаевич, так, что воровство — всегда будет?

Цыганов. Непременно, мой друг… По крайней мере до той поры, пока кто-нибудь не украдет всё… понимаете — всё! Тогда красть будет нечего, и поневоле все люди станут честными…

Гриша (хохочет). Голыми все будут… А вот Емелька Пугачев хотел всё-то украсть, так его живьем сварили… растопили котел серебра да башкой его туда… издох! (Хохочет.)

Лидия. Дядя Серж!

Цыганов. Что вы мне прикажете, дорогая моя?

(Дробязгин и Гриша почтительно сторонятся и уходят.)

Лидия. Зачем это вы их… так?

Цыганов. Приятно, знаете, немножко развратить этих двух поросят… может быть, порок сделает их более похожими на людей… а?

Лидия. Серж Цыганов, гурман и лев, еще недавно законодатель мод напивается… с кем?

Цыганов. И влюблен в жену акцизного надзирателя… Да, земля вертится скверно, что-то испортилось в гармонии вселенной…

Лидия. В самом деле — что с вами?

Цыганов (негромко). Какая это женщина… черт возьми!

Лидия. Вы дурите?

Цыганов. Нет…

Богаевская (кричит). Сергей Николаевич!

Цыганов. Иду. Знаете, моя дорогая… я, может быть, предложу ей вступить со мной в законный брак… Мне уже пора в брак, как острят приказчики… Идете?

Лидия. Нет… Тяжело смотреть на вас, господа… уехать хочется отсюда…

Цыганов. Потому что кто-то неожиданно приехал?

Лидия. Зачем же быть вульгарным и со мной?

(Цыганов пожал плечами и уходит. Лидия, тихо напевая, идет направо. Навстречу ей, быстро — Анна.)

Анна. Вы получили мою записку?

Лидия. Зачем вы написали это?

Анна. Я вас обидела?

Лидия. Вы унижаете себя… мне кажется…

Анна. Ах, разве это важно, если любишь!

Лидия. Вы хотите сказать мне что-то?

Анна (тревожно и тоскливо). Да. Да. Не презирайте меня… я сама себе противна в эту минуту… У меня нет другого места, вы понимаете, нет у меня другого места… Жизнь так огромна. Я могу жить только около него…

Лидия (холодно).