|
____________________ Куст кипел: белогривые полосы полетели с залива; они подлетали у берега клочковатою пеной; они облизывали пески; будто тонкие и стеклянные лезвия, они неслись по пескам; доплескивались до соленого озерца, наливали в него раствор соли; и бежали обратно. Меж ветвями куста было видно, как раскачивалось парусное судно, – бирюзоватое, призрачное; тонким слоем срезало пространства острокрылатыми парусами; на поверхности паруса уплотнялся туманный дымок. ____________________ Когда утром вошли, то Липпанченки уже не было, а была – лужа крови; был – труп; и была тут фигурка мужчины – с усмехнувшимся белым лицом, вне себя; у нее были усики; они вздернулись кверху; очень странно: мужчина на мертвеца сел верхом; он сжимал в руке ножницы; руку эту простер он [372 - Дудкина, сидящего верхом на мертвом Липпанченко, – пародию на Медного всадника – Белый проецировал также на Поприщина, героя «Записок сумасшедшего» Гоголя: «Поприщин у Гоголя вообразил себя королем; Неуловимый, вообразивши себя Евгением из «Медного Всадника», вообразил себя и Петром, когда в него металлами пролилась статуя; убивши Липпанченко, сел на него он верхом, приняв труп за коня (…) Неуловимый кончает Поприщиным (…)» («Мастерство Гоголя», с. 306). Й. Хольтхузен, считая проводимую Белым в этом случае аналогию с Поприщиным неудачной, сравнивает позу Дудкина (кроме очевидной карикатурной аналогии с конной статуей Фальконе) с описанием Евгения, спасающегося от наводнения на статуе льва, в пушкинском «Медном всаднике»:На звере мраморном верхом,Без шляпы, руки сжав крестом,Сидел недвижный, страшно бледныйЕвгений…(Holthusen). Studien zur Аsthetik und Poetik des russischen Symbolismus. – Gфttingen, 1957. – S. 122).]; по его лицу – через нос, по губам – уползало пятно таракана. Видимо, он рехнулся. //-- Конец седьмой главы --// ГЛАВА ВОСЬМАЯ, и последняя Минувшее проходит предо мною… Давно ль оно неслось, событий полно, Волнуяся, как море-окиян? Теперь оно безмолвно и спокойно: Не много лиц мне память сохранила, Не много слов доходит до меня… [373 - Эпиграф – из трагедии Пушкина «Борис Годунов» (1825) (VII, 17) – монолог Пимена. Последняя строка у Пушкина: «Не много слов доходят до меня».] А. Пушкин Но сперва… Анна Петровна! О ней позабыли мы: а Анна Петровна вернулась; и теперь ожидала она… но сперва: - – эти двадцать четыре часа! - – эти двадцать четыре часа в повествовании нашем расширились и раскидались в душевных пространствах: безобразнейшим сном; и закрыли кругом кругозор; и в душевных пространствах запутался авторский взор; он закрылся. С ним скрылась и Анна Петровна. Как суровые, свинцовые облака, мозговые, свинцовые игры тащилися в замкнутом кругозоре, по кругу, очерченному нами, – безвыходно, безысходно, дотошно - – в эти двадцать четыре часа!… А по этим сурово плывущим и бесцелебным событиям весть об Анне Петровне пропорхнула отблесками мягкого какого-то света – откуда-то. Мы тогда призадумались грустно – на один только миг; и – забыли; а должно бы помнить… что Анна Петровна – вернулась. Эти двадцать четыре часа! То есть сутки: понятие – относительное, понятие, – состоящее из многообразия мигов, где миг - – минимальный отрезок ли времени, или – что-либо там, ну, иное, душевное, определяемое полнотою душевных событий, – не цифрой; если ж цифрой, он – точен, он – две десятых секунды; и – в этом случае неизменен; определяемый полнотою душевных событий он – час, либо – ноль: переживание разрастается в миге, или – отсутствует в миге - – где миг в повествовании нашем походил на полную чашу событий. |
