|
: «На рубеже двух столетий», с. 198).] – «Был любознателен…» – «А теперь, вот не то: все он забросил…» – «И не ходит в университет…» Так отрывисто покрикивал на Александра Ивановича старик шестидесяти восьми лет; что-то, похожее на участие, шевельнулось в сердце Неуловимого… В комнату вошел теперь Николай Аполлонович. – «Ты куда?» – «Я, папаша, по делу…» – «Вы… так сказать… с Александром… с Александром…» – «С Александром Ивановичем…» – «Так-с… С Александром Иванычем, значит…» Про себя же Аполлон Аполлонович думал: «Что ж, быть может, и к лучшему: а глаза, быть может, – померещились только…» И еще Аполлон Аполлонович при этом подумал, что нужда – не порок. Только вот зачем коньяк они пили (Аполлон Аполлонович питал отвращение к алкоголю). – «Да: мы по делу…» Аполлон Аполлонович стал подыскивать подходящее слово: – «Может быть… пообедали бы… И Александр Иванович отобедал бы с нами…» Аполлон Аполлонович посмотрел на часы: – «А впрочем… я стеснять не хочу…» ____________________ – «До свиданья, папаша…» – «Мое почтение-с…» ____________________ Когда они отворили дверь и пошли по гулкому коридору, то маленький Аполлон Аполлонович показался там вслед за ними – в полусумерках коридора. Так, пока они проходили в полусумерках коридора, там стоял Аполлон Аполлонович; он, вытянув шею вслед той паре, глядел с любопытством. Все-таки, все-таки… Вчера глаза посмотрели [124 - Неточность Белого: судя по содержанию романа, встреча Дудкина с сенатором на Невском проспекте и последовавшая за ней встреча их в доме Аблеухова состоялись в один день.]: в них была и ненависть, и испуг; и глаза эти были: принадлежали ему, разночинцу. И зигзаг был – пренеприятный или этого не было – не было никогда? – «Александр Иванович Дудкин… Студент университета». Аполлон Аполлонович им зашествовал вслед. ____________________ В пышной передней Николай Аполлонович остановился перед старым лакеем, ловя какую-то свою убежавшую мысль. – «Даа-аа… аа…» – «Слушаю-с!» – «А-а… Мышка!» Николай Аполлонович продолжал беспомощно растирать себе лоб, вспоминая, что должен он выразить при помощи словесного символа «мышка»: с ним это часто бывало, в особенности после чтения пресерьезных трактатов, состоящих сплошь из набора невообразимых слов: всякая вещь, даже более того, – всякое название вещи после чтения этих трактатов казалось немыслимо, и наоборот: все мыслимое оказывалось совершенно безвещным, беспредметным. И по этому поводу Николай Аполлонович произнес вторично с обиженным видом. – «Мышка…» – «Точно так-с!» – «Где она? Послушайте, что вы сделали с мышкой?» – «С давишней-то? повыпускали на набережную…» – «Так ли?» – «Помилуйте, барин: как всегда». |
