Мягко прикрыв за собой дверь, я пошел по пружинистому серому ковру, но не успел сделать и пяти шагов, как услышал за своей спиной грохот выстрела. Вздрогнув, я остановился, глядя на белую дверь с изумлением и в то же время с тайной надеждой. Несколько молодых людей в костюмах вышли из соседних кабинетов, спрашивая друг друга:

– Was ist loss?[8]

– Es scheint mir, dass jemand geschossen hat.[9]

– Vielleicht hat der Zugwind die Tur geschlossen?[10]

Никто не обращал на меня внимания. Я встал у стены, наблюдая за дверью «дома» Гельмута. Один из сотрудников торгпредства повернул ручку, приоткрыл дверь и тотчас кинулся к столу:

– Herr Hagemeister! – И, обернувшись, крикнул: – Arzt! Rufen sie Arzt![11]

Гельмут полулежал на столе лицом вниз. Из пробитой головы выплескивалась кровь. В правой руке он сжимал миниатюрный, похожий на игрушку револьвер «бульдог», а моя игрушка, очень похожая на настоящий пистолет, все так же лежала на полу.

Глава 48

Моя совесть просто взбесилась. Она больна комплексом неполноценности. У нее шизоидная реакция на кающихся негодяев. При чем здесь, спрашивается, я? Ну при чем, скажите, здесь я? Немец запутался в своих темных делишках, он погряз по уши, с головой, ушел на километровую глубину своих прошлых и настоящих грехов. А я всего лишь пошутил. Да, глупо пошутил, хотел завершить наш разговор эффектно. Но откуда я мог знать, что у него есть револьвер? Не мог я предположить, что он вдруг пустит себе пулю в лоб! Не мог!

Я сидел в зале ожидания аэропорта Минводы, опершись о рюкзак с миллионом долларов, как о подушку. По залу эхом разносился голос диктора, волнами прокатывались пестрые толпы горнолыжников и альпинистов. У кассовых окошек склоняли головы желающие улететь, вытаскивали из глубоких карманов бумажники, слюнявили пальцы, отсчитывали купюры, кассиры проверяли их на свет, ощупывали, мяли, подсовывали под синюю лампу. Разве это деньги? – думал я. Вот то, что у меня под головой, – вот это деньги. Это мощное оружие, это «крыша», это власть. Но самое приятное, что об этом никто не догадывается. Меня, наверное, принимают за бродягу, за бедного туриста, который добывает себе на хлеб сбором стеклотары. Этот рюкзак, оставь я его на несколько минут, не заинтересует даже местных карманников. Но как приятно осознавать свою скрытую силу, какое спокойствие в душе, какое у меня глубокое дыхание и ровный пульс.

Я встал с жесткой скамейки, закинул рюкзак за плечи и подошел к четвертому кассовому окошку. Уставшая от ожидания пассажиров женщина в синей униформе подняла на меня глаза.

– Один до Омска, – сказал я.

– Вы знаете, сколько стоит билет? – вежливо поинтересовалась она, не притрагиваясь к клавиатуре компьютера.

– Я хотел бы место в бизнес-классе, – сказал я, будто не расслышав вопроса.

Женщина удивленно рассматривала мой пуховик, стянутый на груди лямками от рюкзака.

– Но это почти пятьсот долларов, молодой человек!

Я вынул из кармана пачку купюр, перевязанную красной резинкой для волос – Мэд постаралась, – и протянул кассирше.

– А рубли у вас есть? – растерянно спросила она.

– Нет, рублей у меня немного.

– Доллары, к сожалению, мы не принимаем. Пройдите, пожалуйста, в обменный пункт, это справа в конце зала.

– Жаль, – ответил я.

Мой бездумный порыв угас. Если бы кассир дала мне билет, то я бы, продолжая играть в непротивление желаниям, пошел бы на ватных ногах в зону досмотра, оттуда – на посадку и, быть может, только высоко над землей до конца бы понял, какое я ничтожество и с какой легкостью могу им быть.