Но вот наконец и ателье. За мной с шумом захлопывается одна дверь, потом вторая. И я пока только лицом чувствую живительное тепло вокруг себя. А окоченевшие ноги начинают ныть все сильнее.

Молоденькая приемщица в аккуратном голубом халатике и с наимоднейшей, прямо-таки ошарашивающей прической с любопытством оглядывает меня сильно подведенными глазами, веки масляно-голубые, ресницы и брови угольно-черные. Если здесь и шьют с таким же вкусом, можно посочувствовать заказчикам. Впрочем, у меня вид тоже не самый привлекательный и я стараюсь побыстрее миновать приемное помещение с рядами примерочных за пестрыми занавесками, с высокими зеркалами, диванами, круглым столом у окна, заваленным всякими журналами мод и газетами.

В маленьком, тесном кабинете заведующего меня встречает высокий, полный, медлительный человек, лысоватый, с помятым, рыхлым лицом, у него длинные седые виски и печальные глаза с фиолетовыми, набрякшими мешками. На вид ему за пятьдесят.

— Эдуард Семенович, — нерешительно представляется он.

Мы знакомимся. Я объясняю, что временно назначен в помощь местному участковому инспектору, никаких претензий ни к самому Эдуарду Семеновичу, ни к его коллективу мы не имеем, а хочу я просто с этим коллективом познакомиться.

На бабьем, оплывшем лице Зеликовского не отражается никакой радости или хотя бы облегчения. Он сипло вздыхает, проводит пухлой рукой с толстым, врезавшимся в безымянный палец обручальным кольцом по редким волосам, и грустные, навыкате глаза его, кажется, становятся еще печальнее.

— Что ж вам сказать, — неожиданно тонким, чуть не женским голосом произносит он. — Коллектив у нас в целом здоровый. Со стороны администрации жалоб нет. План за ноябрь выполнили досрочно, хотя много товарищей болело. И сейчас болеет. На Доске почета треста два наших товарища. А вообще, с кадрами беда… — заключает он и снова шумно вздыхает.

— Вот мне известно, — говорю я, — что ваш работник Николай Ломатин допустил…

— Да, да! — пискляво подхватывает Зеликовский. — Администрация в курсе. Коллектив тоже. Прискорбный случай. Обсуждали и единодушно осудили.

Это был случай, когда пьяный Ломатин пришил все пуговицы на внутреннюю сторону пиджака и в таком виде вынес его заказчику. А когда тот возмутился, Ломатин пытался силой натянуть на него этот пиджак. Скандал произошел немалый.

— А в прошлом судимые у вас в коллективе есть? — спрашиваю я без какой-либо особой заинтересованности, тоном своим будничным подчеркивая, насколько такой вопрос для меня обычен и, в некотором смысле, даже формален.

— Судимые? А как же! — пищит в ответ Эдуард Семенович. — Само собой, есть. Администрация к ним подходит с особой чуткостью и бдительностью. Как положено. И потому никаких эксцессов с ними не отмечено. Уверяю вас. Я и сам терпелив с ними, как йог, — добавляет он так грустно, что все предыдущее и оптимистичное на этот счет теряет, мне кажется, последнюю достоверность.

— А кто именно у вас такой? — прошу уточнить я и достаю записную книжку.

— Именно? — переспрашивает Эдуард Семенович и беспокойно ерзает в своем кресле. — Одну минуту. Для точности я сейчас приглашу Нину Владиславовну, нашего бухгалтера.

— Почему бухгалтера? — с недоумением спрашиваю я.

— Ах! — машет пухлой рукой Зеликовский. — Молодая женщина, прекрасная память.

— Может быть, все-таки вспомните сами? — сухо говорю я.