<style name="102">ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ «ХАНДРА»</style>

Алешу призвали на военную службу…

«Бедный, бедный мой Алеша! Вчера я был у него в Покровских казармах. На меня эта душная, грязная казарма, убитый и тоскующий вид Алеши, уже одетого по-солдатски, лишенного свободы и обязанного с раннего утра до вечера быть на ученье, — все это произвело тяжелое и удручающее впечатление!»

Брата Анатолия мучают безответная любовь и вечные неприятности по службе…

Модест, проводящий все время со своим воспитанником, отдаляется от собственной семьи все дальше и дальше…

Сестра Саша страдает припадками, непонятными, но очень сильными болями. Болит голова, болит в правом боку, болит все тело. Спасение одно — впрыскивания морфина. Саша стала истеричной и жизнь свою меряет от одного укола до другого. Вообще-то к морфину, как к панацее, она прибегала с давних пор. «Она и без того уже злоупотребляет им в течение нескольких лет, и очень может быть, что совершенное расстройство всей ее нервной системы есть следствие морфина. Страшно и подумать, чем все это может кончиться», — делится с Надеждой Филаретовной Чайковский, в очередной раз гостящий в Каменке. Вскоре доктора найдут причину болей, но легче больной от этого не станет. Милой, веселой, заботливой хозяйки, на которой держался дом, больше нет — вместо нее на свет родилась очередная страдалица. Такой страдалицей Александра Ильинична останется до самой смерти…

В Каменке теперь грустно. Сестра болеет, племянницы, особенно старшая — Таня, хандрят, тоскуют и то и дело устраивают беспричинные истерики, дела у зятя идут не лучшим образом… Райское место превратилось в какую-то тоскливую, совершенно чужую ему обитель. И погода не радует — все время дует холодный северный ветер, который Петр Ильич называет «беспощадным».

Осень на дворе, и в душе тоже осень. Он чувствует, что жизнь проходит. Ему вдруг захотелось иметь собственный дом. Пусть небольшой, но уютный, где, кроме него и слуг больше никого не будет. Славный покойный дом, непременно — с садом, где можно будет гулять, не опасаясь встретиться ни с кем…

«Что-то я размечтался, должно быть, обстановкой навеяло», — думает он.

А между тем дела его не так уж плохи.

Даже напротив — хороши.

К празднованию двадцатипятилетия вступления на престол Александра Второго Чайковскому заказывают написать музыкальную картину, изображающую «Черногорию в момент появления русского манифеста о войне».

В Большом театре идет опера «Опричник», которую Чайковский написал (включая и либретто) по одноименной драме И. И. Лажечникова в 1872 году. «Опричник» уже шел в 1894 году на сцене Мариинского театра в Петербурге. А еще в Большом театре готовятся ставить «Евгения Онегина». Чайковского очень интересует — может или не может эта опера удержаться на сцене и сделаться репертуарной. Репертуарная опера приносит своему создателю стабильный доход в виде процента от сборов и, конечно же, способствует росту славы.

Колонн, не устояв перед настойчивостью и щедростью Надежды Филаретовны (да и кто бы смог устоять?), играл в Париже Четвертую симфонию Чайковского. Со всеми положенными похвалами в прессе. На очереди — другие произведения Петра Ильича. Баронесса фон Мекк не удержалась и рассказала Чайковскому, каким именно образом она вызывает у Колонна интерес к его музыке. Чайковский недоволен: «Милый, добрый и благодетельный друг мой! Я несказанно благодарен Вам за то, что Вы писали Сolonn'y о новых моих вещах, но скажу Вам откровенно: для меня будет в высшей степени обидно и неприятно, если Вы снова материальным образом будете благодарить его за внимание к моим сочинениям.