Условия договора привели шведского короля в бешенство. Как только ему стало известно о подписании договора, он прискакал в ставку везиря и, распалившись, потребовал от него 20–30 тысяч отборных янычар, чтобы привести в османский лагерь пленного русского царя. Упрек шведского короля — «Для чего ты без него с его царским величеством мир учинил?» — не вывел везиря из равновесия, и тот ему резонно намекнул на поражение, нанесенное русскими войсками шведам под Полтавой: «Ты их уже отведал, а мы их видели; и буде хочешь, то атакуй, а я миру, с ними поставленного, не нарушу». Так ни с чем король вернулся в свою ставку.

Чем объяснить податливость османского везиря, согласившегося поставить свою подпись под договором, предусматривавшим совсем необременительные для России условия мира? Во всяком случае эти условия не вытекали из критического положения, в котором находилась русская армия на Пруте, и не соответствовали ему.

Молва связывала успех миссии Шафирова со стараниями и щедростью супруги Петра Екатерины Алексеевны — она будто бы сняла с себя все драгоценности и велела пойти на такую же жертву всем офицерским женам, чтобы собранные таким способом богатства вручить везирю. Этот слух, однако, не подтверждается источниками, внушающими доверие.

Никакой таинственности и загадочности здесь нет. В основе наших суждений о положении в русском лагере лежат документы отечественного происхождения. Если мы внимательно присмотримся к источникам, характеризующим состояние османской армии, то окажется, что это состояние было далеко не блестящим.

Английский посол в Константинополе Суттон доложил своему правительству: «Очевидцы этого сражения говорили, что если бы русские знали о том ужасе и оцепенении, которое охватило турок, и смогли бы воспользоваться своим преимуществом, продолжая артиллерийский обстрел и сделав вылазку, турки, конечно, были бы разбиты». Один турецкий паша заявил, что их изумила «твердость» русских войск и что они предпочли избавиться от соседства с ними, так как сражение будет стоить им много жизней. Кстати, страх перед русской артиллерией среди янычар был столь велик; мчто они утром 10 июля отказались выполнять приказ везиря об атаке, заявив, что «они наступать не хотят и против огня московского стоять не могут». Янычары требовали от везиря быстрейшего заключения мира.

Современников при оценке событий гипнотизировало четырехкратное превосходство османов. Но боевые качества неприятельского войска стояли неизмеримо ниже боеспособности русской регулярной армии.

Несомненно, что результат Прутского похода оставил у царя неприятные воспоминания на всю жизнь. В «Гистории Свейской войны» сказано, что «сей марш против турков зело отчаянно учинен». Есть и признание, «что зело бедственен сей случай и' печален», — но странная логика заложена в рассуждении относительно того, что если бы русские войска одержали на Пруте победу, то эта победа принесла бы новые невзгоды: «ежели б получили викторию над неприятелем, тогда бы еще далее зашли и более бы прежде помянутому Иуде поверили и тако без сомнения злее было». Под Иудой здесь подразумевался Бранкован, много помощи обещавший Петру, но переметнувшийся на сторону турок.

С походом на Прут связано еще одно загадочное событие, в тайну которого вряд ли удастся когда-либо проникнуть. Речь идет о завещании Петра, якобы составленном им 10 июля, то есть в кульминационный день Прутской эпопеи: «Господа Сенат! Сим извещаю вам, что я со своим войском без вины или погрешности со стороны нашей, но единственно только по полученным ложным известиям, в четырехкраты сильнейшею турецкой силою так окружен, что все пути к получению провианта пресечены и что я без особливыя божия помощи ничего иного предвидеть не могу, кроме совершенного поражения, или что я впаду в турецкий плен.