Первое свидание Алексея с отцом состоялось 3 февраля. Царь приказал собраться в Столовой палате Кремлевского дворца церковным иерархам, сенаторам, другим высшим чинам. Вошел царевич вместе с Толстым и, увидев царя, повалился ему в ноги. Он просил простить его, даровать жизнь, а он, в свою очередь, отрекается от всех прав на престол.

«Я окажу тебе милость, – сказал Петр, – но только с тем, чтобы ты показал самую истину и объявил о своих согласниках, которые тебе присоветовали бежать к цесарю». Алексей тут же назвал имена многих своих соучастников, и после этого Петр немедленно начал розыск в трех городах – Москве, Петербурге и Суздале, где жила Евдокия Федоровна. В Преображенском приказе оказались главные сообщники Алексея – Александр Кикин, Никифор Вяземский, Иван Афанасьев, Василий Долгоруков и Семен Нарышкин, а вслед за ними допросам и пыткам подверглись более пятидесяти человек.

Следствие проходило до середины июня 1718 года, когда на очных ставках Алексея и Ефросиньи установили вину царевича, а он сам попал в каземат Петропавловской крепости и был подвергнут пыткам, во всем уподобившись своим сообщникам и в конце-концов разделив участь большинства из них.

Мученица Евдокия и великомученик Степан

В предыдущей книге серии «Неофициальная история России» мы расстались с Евдокией Федоровной Лопухиной, первой женой Петра, когда по воле царя Петра была она пострижена под именем Елены и под конвоем отвезена в Суздальский Покровский женский монастырь. Сыну ее, Алешеньке, было тогда восемь лет. Вот к этому-то времени, к году 1698-му, мы и вернемся, чтобы узнать, как складывалась жизнь бывшей российской царицы Евдокии Федоровны.

Итак, старица Елена оказалась в монастырской келье. Помаленьку житье несчастной стало налаживаться: кое-кто из родственников тайно слал ей пропитание и одежду, а вскоре пришли и первые весточки об Алешеньке. Писали ей, что сыну живется вроде бы неплохо: у родного отца живет и тому обучается, что надобно знать да уметь будущему царю, однако же, как только думала она об Алешеньке, материнское сердце ее обливалось кровью: учили мальчика невесть чему одни почти немцы, а чему могли научить еретики православного царевича, в чем наставить? А если и попадались среди учителей русские, то оказывались сплошь пьяницы да бабники. А если бы ни дядька его, князь Никифор Вяземский, да духовник Яков Игнатьев, то оказался бы царевич полностью в дьявольских тенётах1.

Так жила она в тоске и разлуке, узнавая о всяких делах с горечью и обидой, вспоминая свое горькое, как тогда ей казалось, царское житье, словно далекую сказку. Год шел за годом и, думалось несчастной, что не будет в этой постылой, однообразной жизни никакого просвета…

Как вдруг через десять лет черное монашеское житье вроде бы кончилось: на Рождество 1707 года Яков Игнатьев тайно привез в монастырь 17-летнего Алешеньку.

Порадовалась и поплакала тогда Евдокия, нежданно осознав при встрече со взрослым сыном, что идет ей 38-й год и вот-вот окончится ее бабий век, которого она и не видела. А летом случилось нечто столь дивное, о чем она никогда и не помышляла: пришла к ней такая нежная страсть, о какой не смела мечтать Евдокия ни в родительском доме, ни в царских палатах…

В жаркий июльский полдень 1708 года отворилась дверь кельи, и на пороге Евдокия увидела Федора Пустынника, а рядом с ним незнакомого офицера в зеленом Преображенском мундире, в сажень ростом, усатого, сероглазого, почему-то, вроде бы, беспричинно улыбавшегося. «Здравствуй, Евдоша», – произнес сероглазый великан. И она тут же узнала в незнакомце Степана Глебова. Кровь бросилась ей в голову, и Евдокия даже пошатнулась, сразу же вспомнив их общее детство, невинное и сладостное.