Казалось, звезда Монса так и будет стоять в зените, как вдруг 5 ноября 1724 года дворцовому лакею Ширяеву некий незнакомец, встретившийся ему на Невском проспекте, вручил письмо, сказав, что письмо это с почты. Когда Ширяев распечатал конверт, оказалось, что внутри находится еще одно письмо – на имя государя.

Ширяев покрылся холодным потом, ибо всем дворцовым служителям под страхом батогов и изгнания со службы наистрожайше запрещалось принимать чьи-либо челобитные и письма на имя государя. Но здесь был другой случай – Ширяев не знал, что находится внутри пакета, и это его вполне оправдывало. У лакея хватило ума не распечатывать конверт, адресованный Петру, и он отнес его к кабинет-секретарю императора Макарову, объяснив, как письмо попало к нему.

Как впоследствии выяснилось, Петра извещали, конечно, анонимно, что Виллим Монс, Иван Суворов, брат Василия Ивановича Суворова и дядя будущего, тогда еще не родившегося, великого полководца, а вместе с ними царский шут Балакирев и особо доверенный Виллима Монса стряпчий Егор Столетов, говорили анонимному доносителю о некоем тайном злоумышлении новоиспеченного камергера на жизнь и здоровье императора. В конце концов письмо оказалось у Петра. Полагали, что в нем шла речь и о любовной связи Виллима Монса с Екатериной Алексеевной, а также о взятках, которые, пользуясь служебным положением, брали сам Монс, его сестра, царский шут Балакирев, стряпчий Столетов и другие.

10 ноября в величайшей тайне Петр сам отправился допрашивать Монса. Как только он вошел в комнату, где Виллим Иванович ждал допроса, тот упал в обморок и долго не приходил в себя. Казнь Глебова и его сообщников еще была свежа в памяти, и Монс понимал, если Петр так поступил с любовником своей бывшей жены, к тому же нелюбимой, то как же он поступит с безумцем, совратившим его любимую жену?

Монс – не Глебов, запираться не стал. На вопросы он отвечал пространно, чистосердечно признаваясь во всем. Писавший протокол Черкасов фиксировал далеко не все вопросы Петра и ответы Монса. Виллим Иванович подробно перечислил все подарки и подношения, которые брал за заступничество перед царем и царицей, за представление им челобитных и иных бумаг. Затем допрашивали еще одну его сестру, Матрену Ивановну, в замужестве Балк. Ей предъявили обвинения во взяточничестве, и она тоже во всем чистосердечно призналась.

Число взяткодателей оказалось столь велико и многообразно, что Петр приказал пройти по улицам Петербурга отряду преображенцев с барабанами. С ними шли бирючи-глашатаи, они призывали жителей столицы дать чистосердечные показания: приносил ли кто из них взятки Виллиму Монсу и его сестре? За утайку и плутовство обещалось строгое наказание. Страх перед Петром был столь велик, что до самой смерти императора, случившейся через два месяца, к Санкт-Петербургскому полицмейстеру Девьеру приходили с повинной десятки лиц всех состояний. Больше было представителей высшей знати – царевны Анна Иоанновна и Прасковья Ивановна, князья Репнины, Троекуровы, Вяземские, и даже от самого светлейшего князя Александра Даниловича Меншикова тоже пришла повинная.

Верховный суд, не разбирая всех материалов, ограничился установлением трех бесспорных фактов мздоимства. А так как, по Указу от 25 октября 1723 года, взяточничество на государственной службе каралось смертью и конфискацией имущества, то Монс был приговорен к смертной казни, его сообщники – к наказанию кнутом и ссылке. Петр приговор утвердил.

15 ноября Монса, Столетова, Балакирева и Матрену Балк (в девичестве – Монс, в замужестве – Балк) перевели в Петропавловскую крепость. Сообщников Монса приговорили к наказанию кнутом и ссылке. Ивану Суворову удалось оправдаться.

В ночь перед казнью Виллим Монс написал стихи на немецком языке. Их подстрочный перевод звучит так: «Итак, любовь – моя погибель.// В груди моей горел огонь страстей.// И он – причина моей смерти…/ Моя погибель мне известна,/ Я отважился полюбить ту,/ Которую должен был лишь уважать.