Василиса вскрикнула:

- Полноте, бесстыдники, на улицы.

- Ну, ну, ну, чего,- забормотал Иван Афанасьич.

- Полноте, говорят вам, на улицы... Не обиждайте.

- А... а... ах, какие же вы,- проговорил Петушков с укоризной, а сам покраснел до ушей. Василиса остановилась.

- Ступайте себе, господин, ступайте... Петушков повиновался. Он пришел домой, целый час сидел неподвижно на стуле и даже трубки не курил. Наконец

он достал листок сероватой бумаги, очинил перо и после долгих соображении написал следующее письмо:

"Милостивая государыня

Василиса Тимофеевна!

Будучи от природы человек необидчивый, как же бы мог я вам причинить неприятность. Если же я и действительно перед вами виноват, то именно скажу вам: намеки г-на Бублицына меня к тому способствовали, чего я никак не ожидал. А впрочем, покорнейше прошу вас на меня не гневаться, Я человек чувствительный и всякую ласку весьма чувствую и благодарен. Не гневайтесь на меня, Василиса Тимофеевна, прошу вас покорнейше. Впрочем, с моим почтением пребываю

Ваш покорнейший слуга

Иван Петушков".

Онисим отнес это письмо по адресу.

III

Прошло две недели... Онисим каждое утро, по обыкновению, ходил в булочную. Вот однажды Василиса выбежала к нему навстречу.

- Здравствуйте, Онисим Сергеич.

Онисим принял мрачный вид и сердито проговорил:

- Здорово.

- Что ж это вы никогда к нам не зайдете, Онисим Сергеич?

Онисим угрюмо взглянул на нее.

- Что я зайду? чаем небось не напоишь.

- Напою, Онисим Сергеич, напою. Только вы приходите. И с ромом.

Онисим медленно улыбнулся.

- Что ж, пожалуй, коли так,

- Когда же, батюшка, когда?

- Когда... Эх, ты...

- Сегодня, вечерком, угодно? заверните.

- Пожалуй, заверну,- возразил Онисим и поплелся домой ленивым и развалистым шагом.

В тот же день, вечером, в маленькой комнатке, подле постели, покрытой полосатым пуховиком, за неуклюжим столиком сидел Онисим напротив Василисы. Тускло-желтый огромный самовар шипел и сипел на столе; горшок ерани торчал перед окошком; в другом углу, подле двери, боком стоял безобразный сундук с крошечным висячим замком; на сундуке лежала рыхлая груда разного старого тряпья; на стенах чернели замасленные картинки, Онисим и Василиса

кушали чай молча, глядя в лицо друг другу, долго вертели в руках кусочки сахару, как бы нехотя прикусывали, жмурились, щурились и с свистом втягивали сквозь зубы желтоватую горячую водицу. Наконец они опорожнили весь самовар, опрокинули кверху дном круглые чашечки с надписями-на одной: "за удоблетворение", а на другой: "невинно пронзила", крякнули, отерли пот и начали помаленьку раз-. говаривать.

- Что, Онисим Сергеич, ваш барин...- спросила Василиса и не договорила.

- Что барин...- возразил Онисим и подперся рукой.- Известно, что. А вам на что?

- Так-с,- отвечала Василиса.

- А ведь он (тут Онисим осклабился), ведь он вам, кажись, письмо писал?

- Писали-с.

Онисим покачал головой с необыкновенно самодовольным видом.

- Вишь, вишь,- проговорил он хрипло и не без улыбки,- ну, а что такое он писал вам?

- А разное написал. Что, дескать, я, сударыня Василиса Тимофеевна, так; что вы не думайте; что вы, сударыня, не обиждайтесь; и много такого написал... А что,- прибавила она, помолчав немного,- он у вас каков?

- Живет,- равнодушно отвечал Онисим.

- Серчает?

- Куда ему! Нет, не серчает. А что, он вам ндравится? Василиса потупилась и засмеялась в рукав,

- Ну,- проворчал Онисим.

- Да на что вам, Онисим Сергеич?

- Да ну же, говорят.

- Что ж,- проговорила наконец Василиса,- они... барин. Разумеется... я... да и они уж... вы сами знаете...

- Как не знать? - важно заметил Онисим.