– Я их не боюсь. Гитлер? Когда я слышу речи этого типа, я не могу сдержать смех. Как можно принимать его всерьез? Ясмина, идем! – Виктор взял ее за руку.

Альберт преградил им путь.

– Свою жизнь можешь хоть выбросить, если ты и впрямь так глуп, но Ясмина останется здесь!

– Мы отвезем их на работу на машине! – предложила Мими.

Как будто в машине они были защищены от немцев. Альберт воспротивился, но – как и бывало чаще всего – Мими своего добилась. Это чувство, что они все вместе, как ничто другое давало ей уверенность в защищенности.

– Возьмите удостоверения! – сдался Альберт и стал повязывать галстук.

Виктор крутанул ручку, заводя мотор, и Альберт выжал газ. Это был единственный ритуал, который еще связывал их.

В небе стягивались тучи, с моря задул холодный ветер. Собирался дождь.

Виктор, сидевший впереди, повернулся к ней и взял ее за руку.

– Мама, не надо верить всему, что болтают люди! Я как-то познакомился в отеле с немцами, пожилая путешествующая пара, милые люди. Попросили сыграть для них Бетховена и дали хорошие чаевые.

– Виктор, – перебил его Альберт, – твой отель – не настоящий мир. Почитай газеты, послушай радио, посмотри кино! Мы говорим не о немцах, а о нацистах! Ты видел, как они строят свои города, Нюрнберг, Берлин? Как Муссолини в Риме: только прямые линии и прямые углы. Колонны, улицы, парадные строения, конвейеры военных фабрик – архитектура для машин, не для людей!

Ясмина смотрела в окно. Восток был противоположностью картинок из Германии: изгибы и переулки Медины, извилистые, словно речушки, ветвились привольно, безо всякого плана. Народы прямых углов хотят однозначности, думала она, тогда как восточные люди предпочитают двузначность, игру между видимым и скрытым. Восточный человек никогда не скажет напрямую то, что думает; «да» может означать у него «нет», а «нет» может означать «да» – чтобы каждый мог сохранить лицо. В многонациональных государствах Востока всегда уживаются несколько правд, мирское и духовное перетекают одно в другое – парадокс, который европеец пытается разгадать, тогда как восточный человек просто принимает его как данность. Мы слишком хаотичны, думала Ясмина, для прямолинейных фашистов. Как немцы собираются выиграть войну в стране, где четыре недели уйдет только на то, чтобы явился водопроводчик прочистить забитый унитаз?

– Ты же сам проповедуешь рациональность модерна, папа́, – раздраженно возразил Виктор.

– Я говорю о здравом смысле, – сказал Альберт, разъезжаясь на узкой улице с встречной гужевой повозкой. – Фашисты не рациональны, а фанатичны. Рациональный человек исследует действительность, чтобы лучше ее понимать. Фашисты ненавидят действительность, потому что она слишком парадоксальна, они создают свою собственную правду, в которой есть лишь черное и белое. До тех пор, пока верят в собственную ложь. Поэтому они не могут быть верующими людьми, ведь кто верит, тот принимает таинство, которое больше него самого. Теперь ты понимаешь, почему я боюсь за вас? Потому что для этих нацистов человек не может быть одновременно итальянец, тунисец и еврей.

Они молчали, пока не добрались до центрального квартала. Движение на улицах почти отсутствовало. Можно было кожей ощутить напряжение – как перед грозой. На перекрестках стояли французские солдаты, немцев не было видно.

Виктор сказал, просто чтобы хоть что-то ответить:

– Ты ведь и сам не веришь в Бога, ну разве что в Шаббат.

И закурил. Это была провокация, которую Альберт стерпел.

– Я человек науки, – сказал Альберт.