Габриела: Однажды вечером я видела плохой сон. Сон был о... Я закрыла глаза и увидела прекрасного коня. Его звали Жеребец. У него было золото на ушах и на гриве. Он такой красивый. Золото, красивое, сверкающее золото. [Она положила руку между ногами]. Красивый конь приходил и топтал пшеницу [она объяснила, что пшеница — это что-то вроде кукурузы].

Я: Ты описываешь такую картину, что папа лежит на маме и они делают новых малышек, что-то такое, что имеет отношение к любви.

Габриела: Да.

Я: Возможно, там, где у мамы волосы [о пшенице].

Потом она сказала что-то о том, как она ходила в папину и мамину комнату, чтобы, ложась между ними, не дать коню топтать пшеницу. При этом она добавила: "Иногда мне разрешают остаться на ужин", воспроизводя таким образом картину реальной обстановки, в которой она помешала коитусу, и обстановки, в которой Сусанна исключена: Сусанна — это действительно такое осложнение, которое она допустить не может.

Габриела: Нам нравится сидеть и не спать, но утром мы из-за этого устаем. [Поднимает маленькую фигурку]. Этот дядя не может сесть. Папа [ср. Жеребец] красивый.

Игрушки у Габриелы теперь были расставлены иначе, все деревья и фигурки стояли, и эта расстановка создавала общее ощущение жизни.

Габриела: Папа красивый. У нас дома на стене висит картина, где идут два человека, а один просто стоит.

Я сравнил это со сном, в котором что-то топчет что-то.

Я: Ты приехала, чтобы рассказать мне о жеребце, который топчет пшеницу.

Габриела переставила игрушки так, что получился длинный изгибающийся ряд домов и другая длинная линия домов, которая, казалось, упирается прямо в изгиб. Она сказала что-то насчет Сусанны, которая все ломает, и таким образом использовала Сусанну для проекции своих собственных нежелательных разрушительных идей.

Габриела: Сусанна открывает дамские сумочки, вынимает пудру и нюхает ее, а еще мешает маме, когда она одевается. Это ужасно.

Я: Из-за этого ты хочешь в нее стрелять.

Габриела: У мамы есть красивая статуэтка.

Габриела поставила "собаку" (барашка) стоя и при этом взяла еще одну плюшевую "собаку" (олененка) и стала выжимать из ее живота опилки, продолжая таким образом свою разрушительную деятельность, которой занималась во время последнего сеанса. Она весьма целенаправленно всунула в него палец и вытащила набивку, которая рассыпалась по полу. Ее волнение выразилось в том, что она пошла к отцу просить его не звать ее: "Ты готова?"

Я: Сегодня ты приехала, хотя тебя не звали.

Казалось, она была довольна, как будто что-то было исправлено, и снова принялась расставлять игрушки на ковре. Потом заговорила о какой-то тайне, а руки при этом положила между ног.

Габриела: Дорогой мистер Портер. Я читала "Для всех" и дошла до Круи. Буду читать в поезде. Понесу мистера Круи.

Она переставляла игрушки, располагая их по порядку, и повторяя: "Читала "Для всех" и дошла до Круи"*.

Габриела: Не жди меня. Еду в Алабаму с банджо на коленях. Прекрасная музыка.

Некоторые мелодии я мог распознать. Она пела со счастливым и беззаботным видом, привнося и свои собственные вариации.

Габриела: Не передашь ли мне что-нибудь? Он делает б-р-р-р [что означало испражнения].

И она высыпала из живота олененка все опилки, сколько смогла достать.

Габриела: Погляди на него!

Я: Он сделал много б-р-р-р в корзинку и на ковер.

Габриела: Извини. Ты против?

Я: Нет.

Габриела: Пахнет же.

Я: Ты выдаешь его тайны. У него еще есть б-р-р-р.

Габриела [некоторое время спустя]: Пора ехать? От Пигли ужасный запах.