Габриела: У нас дома один такой есть. Извини, что мы опоздали, но поезд все останавливался и останавливался, а потом загорелся последний вагон, но, к счастью, никто не пострадал [очень по-взрослому она это сказала]. А потом поезд долго, долго стоял. Поезда должны ехать быстро и не останавливаться, а этот останавливался.

Говоря это, Габриела составляла поезд, а потом играла и шепотом разговаривала сама с собой... Она сделала кучу из коротких поездов, а также лошади, вагона и тягача. Ее немного озадачило то, что у некоторых вагонов не было крюков для сцепки, и я слышал, как это недоумение выражалось в ее шепоте: "Не могу сцепить..." Но она либо как-то ухитрялась это сделать, либо больше не трогала.

Я на этот раз сидел на стуле, а не на полу (впервые), и как обычно вел свои записи. Было поразительно, что Габриела, как обычно, незамедлительно прониклась доверием ко мне и к обстановке. Она представляла собой как бы иллюстрацию "способности быть одной в присутствии кого-то другого", сидя на полу, играя, бормоча и очевидно сознавая, что я нахожусь тут же.

Я заметил, что она случайно задела мою ногу своим телом, когда нагибалась, чтобы достать новые игрушки. Этому не было придано абсолютно никакого значения, и она не отпрянула, когда это произошло. Точно так же Габриела ведет себя со своим отцом. Иногда она сидела почти на моем башмаке, довольно громко разговаривая сама с собой и издавая характерный для поезда шум. Через четверть часа она сказала: "Фу!" Это должно было означать, что было довольно жарко. Невзначай она прислонила голову к моему колену, совершенно естественно, не придавая этому никакого значения. Я по-прежнему ничего не говорил. Ее сумка все еще висела через плечо. Часто она держала одну руку на сумке, когда опиралась на другую.

Габриела расставила четыре длинных дома квадратом и один поставила в центр. Я знал, что это означает что-то важное и связанное с ее способностью выступать в роли вместилища, а кроме того, я увязал это в своем сознании с тем, что на ней сейчас висела сумка. Примерно в это же время она сняла с плеча сумку, а потом сняла джемпер, и все это время терлась о мое колено, пока я сидел на стуле. Сказала, что жарко, да так оно и было. Потом Габриела играла с тем, что осталось от поющего волчка. Это был первый признак легкой тревоги, хотя фактически в течение всего часа тревога не появлялась. Это выразилось в том, что она повернулась и посмотрела, как я пишу. Обломок волчка был одним из нескольких в куче игрушек, который сыграл важную роль в прошлом. Она высыпала все из другой корзинки, каждую мелочь отдельно, при этом говорила сама с собой, почти беззвучно шевеля губами, кроме отдельных слов, вроде "игрушек". Потом она повернулась и улыбнулась, и я знал, что происходит что-то особенное. И в самом деле, она нашла ту самую старую электрическую лампочку, которая сыграла большую роль во время прошлых сеансов.

Габриела: Надень на нее юбку.

Я обернул лампу бумагой, получилась дама, и Габриела поставила ее на стоявший перед нами книжный шкаф.

Я: Это — мама?

Габриела: Нет.

Характерным для этого ребенка было то, что во время сеанса "да" и "нет" имели точное значение.

Я: Габриела хочет стать такой, когда вырастет?

Габриела: Да.

Было еще несколько соприкосновений со мной, и из того, что происходило, я смог заключить, что налицо тревога. Я видел, как она потирала пальцем автомобильчик. Я знал, что речь идет о мастурбации, но по-прежнему ничего не говорил.

Габриела: Этот автомобиль — глупый автомобиль. Он едет то туда, то сюда, а он так не должен.

И стала вертеть его в руках. Потом взяла маленькую фигурку, которая у нее изображала женщину.