Габриела: Эта дама всегда ложится. Она ложится, и опять ложится, и опять.

Я: Это — мама?

Габриела: Да.

Я попытался выудить побольше информации, но безуспешно. Она продолжала играть, а потом сказала: "А что это у нас здесь?" Она говорила сама с собой: "Можно мне это... и это... и это?" А потом сказала нескольким зверюшкам: "Вы вставайте". В отношении одной из зверюшек употребила слово "черный". "Черный — это ничего. Что это?"

Мне было очень интересно, как Габриела применяет понятие "черный", и эта тема получила новое развитие.

Я: Черное — это то, что не видно?

Габриела: Мне тебя не видно, потому что ты черный.

Я: Ты имеешь в виду, что когда я далеко, я черный и тебе меня не видно? И тогда ты просишь поехать ко мне и хорошенько на меня посмотреть, и тогда я становлюсь светлым или еще каким-то, только не черным.

Габриела: Когда я уезжаю и смотрю на тебя, ты весь становишься черным, да, доктор Винникотт?

Я: Поэтому через какое-то время тебе нужно меня увидеть, чтобы опять сделать меня белым.

Казалось, с этой идеей она покончила и продолжала игру со всеми ее подробностями. Попробовала поставить маленькую фигурку на платформу, но это оказалось непосильной задачей, и в попытке ее решить она стукнулась головой о мое колено. Я не мог полностью понять, что случилось.

Я: Если бывает большой перерыв, ты начинаешь беспокоиться насчет этого черного существа, которого представляю я, когда чернею, и тогда ты не знаешь, что же это за черное существо.

В данном случае я имел в виду черную маму и черные предметы ее тревожных состояний.

Габриела: Да [это звучало действительно убедительно].

Я: Поэтому, когда ты приезжала, ты могла хорошенько на меня посмотреть, чтобы я опять стал белым.

Габриела: Да.

Теперь она перешла к вопросу о своей сумке, которая лежала на полу, где она сидела.

Габриела: У меня в сумке ключ. Он здесь внутри. Надеюсь, что он там [и она принялась искать его на ощупь]. Он отпирает твою дверь. Я запру ее тебе, если ты захочешь выйти. У тебя же здесь нет ключа, да?

Габриела долго возилась с запором своей сумки, бормоча: "Ничего не получается; нет, получается". Она продолжала его запирать, прилагая чрезмерные усилия. Наконец, закончила это дело и вздохнула, показывая, что проделала огромную работу (по преодолению конфликта).

Габриела вернулась к игрушкам, стала рассматривать маленькую корзину. Я все еще ничего не говорил, кроме того, о чем уже сообщил. Она взяла "собачку" (барашка) и ткнула ее в живот. Это напомнило мне о том, что она уже делала на двух или трех предыдущих встречах, кульминацией чего было создание огромного ералаша во время последнего приема. Она воткнула палец в живот другой зверюшки и рассыпала ее внутренности по всему полу. Конечно, это ей напомнило о том же самом, и она сказала: "Мистер Винникотт, а где та собачка?" Я показал на конверт, в котором находилась выпотрошенная собачка, и она сказала: "Ох!"

Габриела снова занялась автомобильчиком, стала приставлять его к носу и ко рту. Взяла карандаш, который оказался красным мелком, ткнула его в свой собственный живот, а затем стала раскрашивать юбку лампочной дамы и приделала лампе шляпку (приладила чашечку от "Оптрекса"). Она стучала по верхушке лампы карандашом, возможно, пытаясь ее раскрасить, а потом сняла юбку с лампы, которая, как она говорила, представляла ее саму как взрослую даму, и стала царапать под ней карандашом. После это вернула юбку на место. Юбка теперь была красного цвета. Потом поставила возле большого домика маленькую фигурку.

Я: Что это?

Габриела: Он стреляет в церковь [затем она высказала то, что все время было у нее на уме].