— Не возвращайтесь туда, где вам было хорошо, Ванечка,произнес он. — Теперь там все иначе, а значит — не для вас. Не достраивайте того, что начали другие. Там живет чужая душа, а значит успех снова ускользнет у вас из рук.

Громкость упала почти до нуля, словно батарейки иссякли. За окном вовсю уже рассвело. Кот спрыгнул с фолианта на стремянку, затем, цепляясь за перекладины, зверь спустился на ковер и канул в глубинах дома. Аудиенция, похоже, подошла к концу. Я вытащил из карманов оба загадочных камня — очень осторожно, один за другим, — положил их на письменный стол хозяина, не издав ни единого звука, и только после этого поднялся со стула. Есть люди, более достойные, чем ты, твердил я себе, есть люди, которые знают ответ до того, как задан вопрос. И в карманах, и на душе значительно полегчало. Мысль оставить ЭТО в доме Строгова явилась мне в ту секунду, когда Дмитрий Дмитриевич впервые прошептал слово «чудо», и решение было принято уже в следующую секунду. Так будет лучше для всех, убеждал я себя... или я думал тогда о другом? О том, что профессиональные охотники, бегущие по моему следу, отлично знают мои повадки: им в голову не придет, что я способен цинично втянуть Учителя в свои мужские забавы; то есть лучшей «камеры хранения» на случай непредвиденных обстоятельств мне не сыскать...

Он ничего не заметил и ни о чем не спросил. Откуда ему было знать, что малодушный ученик только что сделал свой выбор? Он сказал мне на прощание:

— Я очень рад, Ванечка, что вы зашли. И вообще, правильно, что вы приехали. Не забудьте только отсюда уехать, хорошо? Никакой трагичности. Сочувствие и усталость.

— А вы за это разрешите мне приподнять ковер? — нагло сказал я. Даже присел на корточки, готовясь выяснить наконец правду.

Дим Димыч ничуть не удивился, как будто с подобными просьбами к нему обращался каждый из гостей.

— Нет, — спокойно ответил он, — не разрешу.

Ширма так и осталась на месте: Строгов не счел необходимым показать мне себя. Перед тем, как удалиться, я приподнялся на цыпочки и посмотрел, что за книжку такую облюбовал Калям Шестой в качестве лежанки. Это была поэма «Руслан и Людмила», А.С. Пушкин.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Утро оказалось безлюдным, влажным и пустым, мое второе утро в раю. Наверное, потому, что было слишком ранним. Однако преследовало меня почему-то ощущение, будто ночь еще не кончилась. Иду спать, убеждал я себя, спать — это святое, до вечера, товарищи...

Бар в отеле работал с рассвета, как дежурная аптека, — на тот случай, если какого-нибудь несчастного постояльца, неспособного увидеть цветные сны, замучит утренняя тоска. Я подошел к стойке и сел на круглый табурет. Здесь были необычные табуреты, на гидравлической ножке, позволявшей качаться вверх— вниз. Табуреты— попрыгунчики — специально для тех, у кого шаловливое настроение. Мое настроение позволяло мне сказать с определенностью: плевать на вас господа, следите вы за писателем Жилиным или уже нет, взяли вы снова его на контроль или проспали. Писателю Жилину нужно было залить принятое решение хоть какой-нибудь жидкостью.

— Это правда, что у вас лучший в городе кислородный коктейль? — спросил я бармена.

— Аппарат уже отключен, — безучастно ответил тот.