— Что касается «слова». — Белоконь наставительно устремил палец в оршевскую диафрагму, для понимания, не иначе. — Что это за слова вы находите для общения с боевым товарищем? Что это за «скотина»?! Да как вам не стыдно!

И так далее.

Мой тезка учился на курс старше, в той же СВКА, что и мы. Хороший пилот. Воевал на Наотаре, кстати. Но занудой Белоконь был просто фантастическим!

Его назначили пресс-офицером «Трех Святителей» именно из-за занудства. После ранения комэска Пестинеева стал он еще и командиром И-01, не переставая тиранить окружающих в рамках непрекращающегося своего пресс-офицерства.

Короче говоря, Оршев выхватил. И мы легли спать.

Пока мой измученный мозг входил в штопор, я слышал, как переговаривались ребята из штурмовой эскадрильи, приземлившейся на соседние койки.

— А чего на КП делает целый пехотный майор, а, Гурченко?

— Отвали, я сплю.

— Не, ну ты же умный в тактическом смысле… вот я и спросил.

— Перов, ты заткнешься?

— Нет, Тёма, Перов не заткнется, пока ты ему все не расскажешь.

— Блин, вот банный лист… ты капонир видал? Видал лесенки к потолку? Видал элеваторы? Это же крепость! Там уже расчеты за пулеметами сидят! Если… когда клоны высадят десант — это один из основных узлов обороны! Майор — комбат МП, это его участок, вот он и караулит. Всё понял?

Под размеренный шепоток просвещенного в тактическом смысле Гурченко я завращался среди калейдоскопа каких-то ярких осколков, чтобы ухнуть в пучину сна.

Ухнуть. И тут же вынырнуть обратно, когда нас накрыли чем-то сверхтяжелым, особо зловредным, очень бетонобойным. Явно с орбиты.

Началась суматоха, мат-перемат, но, к нашей чести, в постыдную цивильную панику мы не ударились.

Потолок рассекала корявая трещина, травившая пылью, но перекрытия держали и хоронить нас заживо, кажется, пока не собирались. Бердник и незнакомый капитан-лейтенант с «Нахимова» организовали эвакуацию. Наверх мы рвались, наверх!

Капитан-лейтенант — здоровенный мужик, очень напоминавший нашего инструктора Булгарина, помогал нам и себе цветистыми фразами, избегая, впрочем, прямой нецензурщины.

Лифты отказали. Все. Странно, но освещение еще теплилось.

— Значит, так! Бежим по второй лестнице! Только что оттуда спустились медики, значит, там не завалено! — скомандовал «нахимовец», и мы побежали.

Хреновое это дело, когда одиннадцать уровней вверх на своих двоих!

— Чем это нас, а? — запыхаясь, спросил Оршев.

— С линкора главным калибром долбанули, — ответил за меня штурмовик, несшийся впереди. Он шумно дышал и поминутно отплевывался от бетонной пыли, которая буквально висела в воздухе.

— Какой главный калибр?! На одиннадцать уровней вниз? Это бетонобойка! Эта, как ее, «Рух»! — судя по голосу, это был тот самый подкованный Гурченко.

— Да какая разница, — сказал я. — Если нам достанется так же прямо сейчас, вот это будет весело!

— Много текста. Быстрее бежим!

Выбрались.

И тут же наш образцово-показательный строй развалился под натиском людского водоворота.

Широкий коридор верхней галереи напоминал Енисей во время ледохода. В одну сторону тащили носилки с ранеными. В другую — топали мобильные пехотинцы в полном снаряжении. Ротная колонна вспарывала суету, как таран.

Офицеры толкались возле настенных коммуникаторов, так как на нижних уровнях связь не работала вообще. Кто-то с кем-то ругался, требуя непонятного.