Как говорится, грех не воспользоваться случаем да не ущипнуть Испанскую империю, эту не в меру раздобревшую дуэнью, за её жирный зад — в районе Вест-Индии.

Тому же королю Людовику это было вдвойне, даже втройне выгодно: пираты ослабляли испанское господство, нанося хитроумным идальго неслабый урон, и при этом его величество не тратил на боевые действия ни единого су.

Более того, десятая доля от добытого флибустьерами причиталась ему, и гешефт выходил изрядным. Кто ж, находясь в здравом уме, запретит пиратство?

А начнут в Алькасаре ныть и жаловаться на французских корсаров, из Лувра им доходчиво объяснят, что король Франции не имеет к этим беспредельщикам никакого отношения…

Так что криминал тут ни при чём. Ну почти ни при чём.

Тут, в основном, политика. По сути, корсары были неофициальными военно-морскими силами, и не стоит удивляться, что многие из них занимали важные посты в колониях или в метрополии.

Обычного преступника вряд ли назначат адмиралом королевского флота или губернатором, а вот с корсарами подобное случалось не раз. Олег хмыкнул: а он чем хуже?..

…Земля показалась на следующее утро. Тортуга!

Остров был пересыщен махровой экзотикой — склоны в нагромождениях пышной глянцевой зелени спускались к селению Бастер, испанцами зовомому Пуэрто-дель-Рей, иначе — Королевской гаванью.

Над этой самой гаванью вздымался могучий утёс, прозванный просто Ла-Монтанью, то бишь Горой.

На Горе крепко сидел форт Ла-Рош, своими пушками оберегая мир и покой Тортуги.

Белые домики с красными черепичными крышами, под трепетной сенью гривастых пальм, выходили к пристани или к пляжу, на котором так и тянуло расположиться.

Десяток кораблей — флейтов, бригантин и фрегатов, не считая барок и туземных каноэ, отражались в голубом зерцале бухты.

У самого берега, там, где бирюзовые воды светлели, переходя в цвета прозрачного берилла, скользили лёгкие судёнышки буканьеров — баллагу. Картинка!

«Ундина» вошла в бухту проливом Гран-Пас, и городишко приблизился, открывая потаённые места.

С полсотни домов, рубленных из брёвен или сложенных из саманного кирпича, таверн, складов, сараев, борделей выстраивались у порта, поднимались от Бастера к подножию Ла-Монтани, тянули кривые улочки к западу на добрую милю, теряясь в укромных долинках и невысоких холмах с делянами сахарного тростника, индиго и табака.

Чуть дальше тех возвышенностей, в четверти часа неспешной ходьбы, располагался посёлок Кайон, где селились самые богатые поселенцы.

Ещё западнее лежал район Мильплантаж, а за ним, опять же в сторону заходящего солнца, размещался Ле-Гринго.

Особого простора не чувствовалось. Та самая Гора высилась и над Бастером, и над Кайоном.

Символично, что резиденция губернатора находилась именно у Ла-Монтани, неподалёку от часовни, коей заведовал отец Ламар, капуцин из Анжу.

Вдоль набережной, кучкуясь на пристани или забредая в таверны, совершали моцион сотни человек.

В основном это были молодые или средних лет мужчины, одетые чаще всего безвкусно, но богато, в бархат и шелка, и обязательно при оружии.

Громко разговаривая, весело гогоча или бранясь самыми чёрными словами, они обхаживали девиц известного толка, задирали друг друга, слушали чужие небылицы или вдохновенно врали сами.

Это и была знаменитая пиратская вольница, то есть такое состояние умов, когда свобода понимается как вседозволенность. Вкупе с безнаказанностью здешняя воля нередко порождала явных моральных уродов, которым убить было что под ноги сплюнуть.

Олег усмехнулся, наблюдая местную ярмарку тщеславия.

Он презирал всех этих «морских псов».

Ради Бога, пускай мнят себя крутыми и наикрутейшими, цена им копеечная. Измельчало пиратство, что там ни говори.

Уж кому-кому, а ему-то ведомо сие.