Кроме сломанных рей и небольшой бортовой пробоины, «Рыба-меч» не получила серьезных повреждений. Другое дело, что на берегу, заросшем в основном мелким кустарником, трудно было найти подходящий материал для ремонта, но пираты нередко оказывались в подобных ситуациях и умели из них выпутываться.

Несколько человек были отправлены вверх по реке в поисках древесины, другие занялись восстановлением запасов пресной воды и балласта, трое или четверо, ухитрявшиеся пить меньше других, то есть сохранявшие твердость руки, достали припрятанные в трюме арбалеты и занялись охотой на чаек, в изобилии круживших над устьем, где шныряло много мелких рыбешек. Охотились пираты и на водяных крыс — их в реке водилось немало. Стрелять из ружей и пистолетов, дабы не поднимать шума и не выдавать своего присутствия, было запрещено, но арбалеты легко помогли снабдить команду «Рыбы-меч» свежим мясом. Ко всему этому неизменно добавлялся ром, единственный груз, кроме пороха, который Черная Борода запретил выбросить за борт, дабы вернуть шхуне плавучесть.

Что до капитана, то он вполне дал волю ярости, уже не имевшей предела: за последние пару месяцев он потерпел целых два поражения и дважды показал сперва одной, а теперь уже второй, новой своей команде ничем не объяснимые страх и малодушие. Все это совершенно вывело Роберта Тича из того относительного равновесия, которое он мог сохранять, видя, что его боятся как собственные сподвижники, так и другие пираты, а более всех боятся враги. И вдруг это равновесие не просто рухнуло, но рухнуло с треском, лишив Черную Бороду какой бы то ни было уверенности в будущих победах.

В первый день Тич дважды опустошил свою флягу, выпив не менее галлона ромово-пороховой смеси. Он пришел в полное неистовство и, презрев собственный запрет, устроил стрельбу по водяным крысам, не убив, впрочем, ни одной, пытался подстрелить и кого-то из своей команды, заставив всех благоразумно попрятаться, а потом с безумной бранью носился по палубе, круша палашом все, что ни попадалось на пути. Такого раньше не случалось: к своему кораблю Черная Борода, даже будучи пьян, относился всегда бережно. Пираты лишь переглядывались и старались быть подальше от беснующегося предводителя.

На другой день Тич отсыпался, не слыша даже стука топоров и молотков: команда занималась восстановлением сломанных рей и ремонтом пробитого борта. Пиратов не остановил страх перед возможным гневом капитана, если тот вдруг да проснется: приходилось спешить, больше трех дней прятаться в устье реки было рискованно. А ведь еще предстояло сперва вывезти на прибрежную косу бочки с водой и новый балласт: если загрузить «Рыбу-меч» там же, на речной стоянке, она сядет килем на мелкое речное дно, и ее будет уже не сдвинуть с места.

К вечеру второго дня дежуривший у выхода из устья реки матрос приметил плывущую вдоль берега индейскую пирогу, а в ней — двоих мужчин, одетых явно по-европейски. Вглядевшись, пират узнал их и, мастерски заправив в рот четыре пальца, пронзительно засвистел.

Плывущие обернулись.

— Эй! — закричал дежурный, ради такого дела презревший соблюдение тишины (все едино, весь день приходилось чинить посудину!). — Эй, парни! Марк! Пьер! А ну-ка гребите сюда! Я-то думал, вас и в живых нет!

— Это ты, что ли, Уилл Кенти? — крикнул тот, кого звали Марком, смуглый крепыш лет тридцати. — Вот уж повезло так повезло! Не найдя «Рыбешку» в бухте, мы, право, подумали, что вас всех перебили или зацапали!

— Как же, думайте! — хохотнул довольный Уилл.