|
Таким образом он предоставлял им полную возможность заговорить друг друга до смерти. Слушать его было большим наслаждением. Я спросил его, когда он ожидает появления остальных духов – певца, кларнетиста и труба-чей духового оркестра, о которых упоминал дядя Джон. Он улыбнулся и сказал, что ни один из них больше сюда не придет. Я спросил: – Разве не правда, что они каждый год в сочельник встречаются здесь, чтобы подраться с вами? Он ответил, что это было правдой. В течение двадцати пяти лет они ежегодно собирались здесь и сводили счеты, но больше этого не будет. Он сумел их всех по очереди искромсать, вы-потрошить и сделать совершенно непригодными для рождественских выступлений. Последний, кто сегодня еще появился, был дух одного из оркестрантов. С ним он расправился только что, перед самым моим приходом, и выбросил то, что от него осталось, через щель между оконными рамами. Он сказал, что остатки находятся в таком состоянии, что уже никогда больше не смогут называться привидением. – Но я надеюсь, что вы сами не прекратите свои обычные визиты, – сказал я. – Хозяева до-ма будут опечалены, если вы перестанете навещать их. – Ах, право, не могу обещать, – ответил он. – Не вижу в этом большого смысла. Разве что, – любезно добавил он, – если вы будете здесь. Если в следующий сочельник вы будете спать в этой комнате, я приду. – Ваше общество доставило мне большое удовольствие, – продолжал он, – вы не удираете, испуская вопли, когда видите гостя, и ваши волосы не встают дыбом. Вы не можете себе пред-ставить, – воскликнул он, – как мне надоели эти встающие дыбом волосы! Он сказал, что людская трусость донельзя раздражает его. Как раз в этот момент какой-то легкий звук донесся к нам со двора. Он вздрогнул и смер-тельно почернел. – Вам худо? – воскликнул я, бросаясь к нему. – Скажите, как вам помочь? Не выпить ли мне немного водки, чтобы вас подкрепил ее дух? Он не ответил и несколько мгновений напряженно прислушивался, а затем с облегчением вздохнул, и тень вновь заиграла на его щеках. – Все в порядке, – пробормотал он. – Я боялся, что это петух. – О, теперь еще слишком рано, – запротестовал я, – еще глубокая ночь. – Разве это куриное отродье с чем-нибудь считается? – с горечью возразил он. – Они с оди-наковым успехом начинают кукарекать в самой середине ночи, и даже раньше, если могут этим испортить человеку его вечернюю прогулку. Я убежден, что они делают это нарочно. Он сказал, что один из его друзей, дух человека, убившего агента водопроводной компа-нии, любил появляться в доме, в подвале которого хозяева держали кур, и стоило полицейскому пройти мимо дома и зажечь свой карманный фонарик, как старый петух, в полной уверенности, что взошло солнце, принимался кукарекать словно сумасшедший, и тогда бедный дух должен был исчезать. Случалось, он возвращался к себе уже в час ночи, взбешенный тем, что все его вы-ступление продолжалось не больше часа. Я согласился, что это, действительно, несправедливо. – Ах, в какое нелепое положение мы поставлены, – продолжал он, вне себя от негодова-ния. – Не могу понять, чем руководствовался наш старик, там, наверху, когда придумал этот петушиный сигнал. Сколько раз я ему твердил и повторял: установите определенное время, и каждый из нас будет его придерживаться; скажем, до четырех часов утра летом и до шести утра зимой. Какая прелесть твердое расписание! – А как вы поступаете, когда вообще поблизости нет петухов? – осведомился я. Он собирался ответить, но снова вздрогнул и прислушался. На этот раз я сам отчетливо ус-лышал голос петуха, принадлежавшего нашему соседу мистеру Боулсу. – Ну вот, извольте радоваться, – сказал он, подымаясь и протягивая руку за шляпой. |
