Николай Лейкин. Писарь
I
До рождественскихъ праздниковъ былъ еще цѣлый мѣсяцъ, а ужъ отставной канцелярскій служитель Акинфій Ермолаевичъ Колотовъ прилѣпилъ къ стеклу своего окна слѣдующее объявленіе, написанное каллиграфическимъ почеркомъ: «здѣсь пишутъ прошенія о помощи». Это было въ нижнемъ этажѣ стараго двухъэтажнаго, совсѣмъ вросшаго въ землю деревяннаго домишки, находящагося въ одной изъ дальнихъ улицъ Петербургской стороны, гдѣ проживалъ Колотовъ, и кліенты тотчасъ-же начали являться къ Колотову. Это были по большей части женщины, очень плохо одѣтыя, съ головами, закутанными въ сѣрые суконные платки, съ подвязанными зубами, пахнувшія жаренымъ цикоріемъ, махоркой, виннымъ перегаромъ. Колотовъ, лысый старикъ съ краснымъ носомъ, въ серебряныхъ круглыхъ очкахъ и съ сѣдой бородкой, облеченный въ валенки и засаленное рыжее пальто, у котораго пуговицы были только на одной сторонѣ, да и то не всѣ, принималъ своихъ кліентовъ и уговаривался съ ними. Колотовъ жилъ съ женой-старухой Дарьей Вавиловной, безграмотной женщиной, и получалъ такую ничтожную пенсію, на которую нельзя прокормиться и одному. Для пополненія средствъ Колотовы снимали квартиру изъ трехъ комнатъ, сами жили въ одной и остальныя сдавали углами, при чемъ двое жильцовъ жили даже въ кухнѣ. Кромѣ того, Колотовъ выводилъ канареекъ, обучалъ ихъ пѣть подъ органчикъ и продавалъ, а весной ловилъ западней и сѣткой, тоже для продажи, чижей, синицъ, пѣночекъ и соловьевъ, отправляясь для ловли на Крестовскій, на Пороховые, на кладбища, а также приготовлялъ искусственныхъ мухъ для рыбной ловли и дѣлалъ крючковые переметы. Третьей его заработкой было писаніе прошеній въ благотворительный общества и къ благодѣтелямъ, но эта заработка доставалась ему только два раза въ годъ, передъ праздниками Рождества и Пасхи. Канареекъ и другихъ птицъ у него всегда было много, и если не считать кровати Дарьи Вавиловны съ пяткомъ подушекъ и взбитой периной, покрытой одѣяломъ изъ разноцвѣтныхъ шелковыхъ треугольничковъ да клеенчатаго дивана, на которомъ спалъ Колотовъ, и маленькаго посуднаго шкафа, то садками и птичьими клѣтками была занята вся комната, занимаемая супругами. Клѣтки висѣли также надъ окнами, съ потолка надъ столомъ, помѣщавшимся посреди комнаты, и даже надъ диваномъ. Старикъ каждое утро чистилъ птички клѣтки, засыпалъ птицамъ кормъ, перемѣнялъ воду. Вотъ и сейчасъ застала Колотова за этимъ занятіемъ его кліентка, среднихъ лѣтъ женщина, въ сѣрой нанковой кацавейкѣ и красномъ клѣтчатомъ платкѣ на головѣ, беременная въ послѣднихъ мѣсяцахъ. Ее пропустила въ комнату изъ кухни Дарья Вавиловна и крикнула мужу: — Ермолаичъ! Къ тебѣ. Женщина перекрестилась на икону и спросила Колотова: — Вы прошенія пишете? — Я. Только отерла-ли ты, мать моя, ноги въ кухнѣ? — въ свою очередь задалъ ей вопросъ Колотовъ. — Отерла. Хозяюшка ужъ заставила меня. Такъ вотъ насчетъ прошеній-то? — Пятнадцать копѣекъ съ моей бумагой. И конвертъ дамъ, если нужно. — Это, то-есть, какъ-же?.. За каждое прошеніе по пятнадцати? — Само собой, не за десятокъ. — Дорого, милый. На Пасху мы платили ходящему по семи копѣекъ. Ходящій тутъ такой былъ. Изъ военныхъ онъ, что-ли. — Ну, такъ пусть ходящій и пишетъ. — Да померъ онъ, говорятъ, въ больницѣ померъ. Нельзя-ли подешевле? — А тебѣ сколько надо прошеній-то?.. — Во всѣ мѣста писать надо, куда передъ праздникомъ пишутъ, да вотъ денегъ-то у меня, милый, не завалило. — За десятокъ рубль можно взять. И то ужъ дешево. Пишу на хорошей бумагѣ, пишу жалостно. — Да ужъ, пожалуйста, пожалостнѣе… — Довольна останешься. Я могу такъ, что до слезъ, — сказалъ Колотовъ. |
