|
Но если, добрейший Александр Егорович, если у Вас не было у самих, чтоб помочь мне (что без сомнения так, потому что Вы всегда не оставляли меня), - скажите, ради бога, отчего было просто не написать: нет или не могу? (если невозможность удовлетворить меня была одною из причин Вашего молчания). Неужели же я не способен был понять, что конечно невозможность заставила Вас отказать мне, а не недостаток дружбы? И какое бы я право имел досадовать на Вас за неприсылку (я и без того кругом Вам должный, - Вам, который был и есть для меня как любимый, дорогой мне брат мой? потому что после всего, что Вы для меня сделали, Вы позволите мне называть Вас так). Наконец тоска моя в последнее время о Вас возросла донельзя (я в последнее время сверх того был часто болен). Я и вообразил, что с Вами случилось что-нибудь трагическое, вроде того, о чем мы с Вами когда-то говорили. И никого-то не было, чтобы хоть малейшую весточку подать о Вас. Наконец пришло Ваше письмо и разрешило многие недоумения, многие, но не все. Друг мой, я даже рад, хоть и горько мне затрогивать больное место в Вашем сердце, - рад, что бог привел Вас разойтись наконец с X. Отношения с нею принимали наконец вид самый беспокойный для Вас. Вы бы погубили, может быть, себя. Боже мой! Как мне любопытно увидеть наконец X. (скоро это случится, и будьте уверены, что до последнего оттенка передам Вам, мой бесценный, все впечатления мои при свиданье с нею). Что мне сказать Вам? Неужели утешать Вас словами? О, друг мой, никто больше не понимает Вашей тоски, как я, страдающий, как и Вы. Да и кого утешать? Такое ли у Вас сердце, чтобы могло излечиться от утешений. Время, время, вот что исправит всё (говорю и не верю, судя по себе). Вы остаетесь всю зиму в России. Бросьтесь во что-нибудь, в какие-нибудь волнения, но, ради Христа, ради бога, пишите ко мне чаще и чаще, хоть по нескольку строк, да пишите. Как бы я желал Вас увидеть, а когда? когда?
Вы спрашиваете о моих отношениях с Марией Дмитриевной. Если б Вы хотели узнать что-нибудь обо мне, то именно задав мне этот вопрос, потому что она по-прежнему всё в моей жизни. Я бросил всё, я ни об чем не думаю, кроме как об ней. Производство в офицеры если обрадовало меня, так именно потому, что, может быть, удастся поскорее увидеть ее. Денег не было, и я еще не поехал. Брат обнадеживает. Жду на следующей неделе и тотчас отправлюсь. Отец обещал отпустить дней на 15. Люблю ее до безумия, более прежнего. Тоска моя о ней свела бы меня в гроб и буквально довела бы меня до самоубийства, если б я не видел ее 2 нрзб.. Не качайте головой, не осуждайте меня; я знаю, что я действую неблагоразумно во многом в моих отношениях к ней, почти не имея надежды, - но есть ли надежда, нет ли, мне всё равно. Я ни об чем более не думаю. Только бы видеть ее, только бы слышать! Я несчастный сумасшедший! Любовь в таком виде есть болезнь. Я это чувствую. Я задолжал от поездки (я пытался в другой раз ехать, но доехал только до Змиева, не удалось). Теперь опять поеду, разорю себя, но что мне до этого! Ради Христа, не показывайте этого письма брату. Я перед ним виноват до бесконечности. Он, бедный, помогает мне из последних сил, а я куда трачу деньги! Я и у Вас просил - или топиться или удовлетворить себя. Отношения у нас с нею те же. Каждую неделю письма, длинные, полные самой искренней, самой крайней привязанности. Но она часто в своих письмах называет меня братом. Но она меня любит. Одно появление мое в Кузнецке сделало, что она почти возвратилась ко мне опять. О, не желайте мне оставить эту женщину и эту любовь. Она была свет моей жизни. Она явилась мне в самую грустную пору моей судьбы и воскресила мою душу. Она воскресила во мне всё существование, потому что я встретил ее. Но если б Вы знали, что это за ангел, что это за душа! что за сердце! Бедная, она терпит лютую долю! Жить в Кузнецке ужасно. За сына она хлопочет в корпус (я просил Слуцкого о нем, письменно, и он обещался сделать всё, что может), хлопочет о получении вспоможения и живет крохами, которые присылает ей отец, тихо, скромно, кротко, заставив уважать себя весь городишко. |
