Остаюсь, сударыня, преданный Вам.

53

ДЖОНУ ОВЕРСУ *

Бродстэрс,

27 сентября 1839 г.

Дорогой мистер Оверс!

Я не имею оснований возражать против того, чтобы Вы познакомили издателя "Тейтс мэгезин" или "Блэк-вудс" с содержанием моего письма к Вам относительно Ваших "Песен" или (если оно у Вас под рукой) с самим письмом.

Я бы ответил Вам раньше, но вот уже несколько месяцев я не в городе и кочую с места на место, так что и Ваше письмо получил с опозданием; по той же причине я до сих пор не возвратил Вам Вашей пьесы. К концу следующей недели я вернусь в город и тогда отправлю ее Вам.

К сожалению, должен сказать, - я бы не говорил, если б не знал, что Вы желаете от меня прямого ответа, и если б не чувствовал, что должен его дать, - что о самой пьесе я не могу отозваться одобрительно. Работа Ваша весьма похвальна и делает Вам честь, но не доставила бы ни карману Вашему, ни репутации никаких выгод, если бы была напечатана - ставить же ее на сцене, по-моему, не будут никогда.

Не говоря о том, что в стихах попадаются самые неожиданные инверсии или, как говорится, телега впряжена впереди лошади и что у Вас встречаются слова, не существующие в нашем языке, - не говоря о погрешностях, которые можно бы легко устранить, порочен самый сюжет и характеры, - а это уже, на мой взгляд, неисправимо. Отец - такой дурак, злодей - такой уж злодей, героиня так невероятно доверчива, а обман так бесхитростно прозрачен, что читатель никак не может сочувствовать Вашим персонажам в их беде. У Вас почти нет действия, а так как характеры (кроме полного своего неправдоподобия) ничем не примечательны, диалоги скоро приедаются и утомляют. Я читал пьесу очень внимательно, да и не так уж давно, и, однако, уже сейчас не могу припомнить, чтобы одно лицо отличалось от другого манерой ли речи или мыслями, которые оно высказывает. Есть, впрочем, два исключения: девица и злодей; из них первая слишком добродетельна, а второй обычный злодей, говорящий многоточиями и междометиями, и постоянно сам себя перебивающий.

Я чрезвычайно высоко ценю Ваши усилия и понимаю, какие трудности Вам приходится преодолевать, и мне бы очень не хотелось, чтобы у Вас укоренилось мнение, будто Вас затирают, будто Вы - жертва обстоятельств, будто достойный труд - лишь оттого, что он принадлежит Вашему перу, - не может получить признания. Я убежден, что если бы эта пьеса была написана Шериданом Ноулсом * или сэром Эдвардом Бульвером *, ее все равно бы не поставили. Говорю с полным убеждением, потому что знаю кое-что о жизни обоих этих джентльменов, и мне известно несколько случаев, когда им пришлось выдержать дружескую критику и осуждение. Вспомните, как трудно написать хорошую пьесу, как мало людей преуспели в этом, сколько их потерпело крах, какая ничтожная горстка пробует свои силы на этом поприще, а из тех, кто пробует, тоже ведь не всякий решится представить свою попытку на суд людской!

Поразмыслите над всем этим! и тогда мои слова не покажутся Вам ни обескураживающими, ни обидными - к тому же Вы не должны забывать, что я высказываю всего лишь свое личное мнение и могу ошибаться не хуже любого другого.

Искренне Ваш.

54

МАКРИДИ

Даути-стрит,

пятница вечером, 25 октября 1839 г.

Мой дорогой Макриди,

Наконец-то я получил книгу, всю книгу и только книгу * (пока без переплета, а это важная штука!), и направляю ее Вам с этим письмом! Красный цвет выражает мой румянец стыда по поводу ее яркого одеяния; золотой обрез все блистательные комплименты, которых я Вам не произношу; а сама книга мое сердце на протяжении двадцати месяцев, которое принадлежало Вам весь этот короткий срок по той причине, что оно принадлежит Вам всегда.

Я собирался было поблагодарить Вас в этом письме за Ваше участие к Бернету * и рассказать, какие отвратительные кошмары меня преследуют каждую ночь: то я ищу сиделку, которую никак невозможно разыскать, то обрываю звонок у дверей врача, которого никак не добудиться, то еду в коляске, в которую впряжена неподвижная лошадь, и колеса вертятся на месте.