|
Мы уже насчет этого мно<го> переговорили со старухою. Она очень рада видеть тебя своим зятем. Еще неизвестно, правда, что скажет этот лиходей, Григор<ий> Григорьевич, но мы не посмотрим <на н>его. Пусть только он вздумает не отдавать приданого, мы его судом…» В это время бричка взъехала во двор и древние клячи ожили, чуя стой<ло>. «Слушай, Омелько, коням [дай] прежде отдохнуть хорошенько: они лошади горячие, а не пои тотчас распрягши». «Ну, Иван Федорович», сказала, вылезая, тетушка. «Я советую тебе хорошенько подумать об этом. Мне еще нужно забежать в кухню: я позабыла Солохе заказать ужин, а она, бестия, я думаю, и не подумала об этом…»
Но Иван Федорович стоял, как будто громом оглушенный. Правда, Марья Григорьевна очень недурная барышня, но жениться!.. Это казалось ему так странно, так чудно, что он не мог <подумать> без страха. Жить с женою! Непонятно, точно, когда ну он не один будет в своей комнате, но их должно быть ведь двое! Холодный пот проступал на лице его. Долго не мог он заснуть, уложившись довольно рано в свою постель. Наконец, сон, этот всеобщий успокоитель, посетил его. Но какой сон! Еще несвязнее сновидений он никогда не видывал. То снилось ему, что<?> вкруг него всё шумит, вертится. А он бежит, бежит, не чувствуя под собой ног, вот уже выбивается из сил, вдруг слышит, кто-то хватает его за ухо. «Ай! кто это?» — «Это я, твоя жена!» с шумом говорит ему какой-то голос. И он вдруг пробуждается. То представлялось ему, что он уже женат, что всё в домике их так чудно, так странно: в его комнате стоит вместо одинокой двойная кровать. На стуле сидит жена. Ему странно: он не знает, как подойти к ней, что говорить с нею, и замечает, что у нее птичье лицо, оборачивается и видит другую жену тоже с птичьим лицом. Поворотился в друг<ую> сторону — стоит третья жена. Назад — еще одна жена. Тут он бросил<ся> бежать в сад, но в саду жарко. Он снял шляпу, видит и в шляпе сидит жена. Пот выступил у него на лице. Полез в карман за платком и в кармане жена; вынул из уха хлопчатую бумагу — и там сидит жена… То вдруг он прыгал на одной ноге. А тетушка, глядя на него, говорила с важным видом: «Да, ты должен прыгать, потому что ты теперь уже женатый человек». Он посмотрел на нее, но тетушка — уже не тетушка, а колокольня. И чувствует, что его кто-то тянет веревкой на колокольню. «Кто это тащит меня?» жалобно проговорил Иван Иванович. «Это я, жена твоя, тащу тебя, потому, что ты колокол». — «Нет, я не колокол, а Иван Федорович!» кричал он. «Да, ты колокол», говорил, проходя полковник П*** пехотного полка. То вдруг снилось ему, что жена — это вовсе не человек, а какая-то шерстяная материя. Что он в Могилеве приходит в лавку к купцу. «Какой прикажете материи?» говорит купец. «Вы возьмите жены. Это самая модная материя, очень добротная! Из такой все теперь шьют себе сюртуки». Купец меряет и режет жену. Иван Федорович берет подмышку, идет к жиду, портному. «Нет», говорит жид: «это дурная материя! с нее никто не шьет себе сюртуков». В страхе и беспамятстве просыпался Иван Федорович. Холодный пот лился с него градом. А между тем в голове тетушки созрел совершенно новый замысел, который увидим мы в следующей главе. Как только встал он поутру, тотчас обратился к гадательной книге, в которой при конце Глазунов по своей редкой доброте и беско<ры>стию поместил сокращенный снотолкователь, но там совершенно не было ничего даже похожего.
Комментарии
Печатается по подлиннику (ПБЛ). Впервые напечатано в «Русском Вестнике» 1888, № 11, стр. |
