О моих делах из Петербурга нет еще никакого слуху: когда-то еще получу позволение. А до тех пор жду, - а ждать - положение самое несносное. Получил письмо от брата Миши; часть моего романа уже отпечатана и скоро выйдет, но вышло в печати меньше листов, чем я рассчитывал, а следовательно, я и денег получу менее, этак рублей 250 или 300 менее. Со всех сторон неудачи.

Миша пишет, что некоторое время они ждали меня каждый день. У них пронесся слух, что уже мне позволено приехать. Очень грустит, что слух не оправдался. Зовет меня, хочет увидеться, да и я сам не меньше его. Так тошно в Твери. Ничего нет несноснее неопределенного положения.

Целую тебя, милая Варенька, от всей души. Ты и Миша для меня теперь из всех самые дорогие. Передай мой поклон и поцелуй Верочке, поклонись от меня ее мужу, дяде, тетеньке и бабушке. Твоим детям мой поклон. Целую у Машеньки ручку. К моему приезду она, верно, выучит что-нибудь хорошенькое. Верочкиных детей перецелуй; Катю и дипломата-повара особенно. Прощай, голубчик мой, до свиданья.

Твой брат Ф. Достоевский.

171. А. Е. ВРАНГЕЛЮ

19 ноября 1859. Тверь

Тверь 19 ноября 1859 года

Дорогой друг мой, Александр Егорович, спешу писать к Вам. Разные обстоятельства решительно задержали меня отвечать Вам раньше. Да и теперь беру перо, чтобы опять писать о делах. Когда-то они кончатся и когда-то я обниму вас всех, моих милых. Я опять к Вам с просьбой, и дай бог, чтоб это была последняя! Измучил я Вас этими просьбами. Но Вы всегда для меня были братом. Не откажите и теперь.

Вот в чем дело: Вы пишете, для чего я, имея согласие от Долгорукого и Тимашева на водворение мое в Петербурге, не еду к Вам. То-то и беда, друг мой, что нельзя; ибо дело теперь у государя. Сам же я писал к нему, и теперь уже он решит. (1) Я было думал приехать на некоторое время; потому что если Долгорукий согласен даже на окончательный мой переезд в Петербург, то уже не будет сердиться, если я, в ожидании окончательного решения, приеду в Петербург на несколько дней. Я было и решился ехать и сказал об этом гр. Баранову. Но тот мне отсоветовал, боясь, чтоб я не повредил себе, самовольно воспользовавшись правом, о котором еще так недавно просил и до сих пор не получил ответа. Согласитесь сами, друг мой, что не могу же я ехать, если Баранову этого не хочется. А не сказавшись ему, я не мог уехать. Он переслал мое письмо к государю (через Адлерберга) и просил вручить его от своего имени, следовательно, ручался за меня как губернатор; а потому если б я поехал тихонько от него, было бы с моей стороны неделикатно. И потому вот что я придумал и что граф сам мне посоветовал. Именно: написать кн. Долгорукому письмо, в котором я прошусь на временный приезд в Петербург, в ожидании окончательного решения по первой просьбе моей, то есть об окончательном водворении моем в Петербурге. Это письмо Долгорукому я уже написал и отсылаю (2) сегодня же. Причину, по которой я прошусь в Петербург, я выставляю денежные мои обстоятельства; то есть что намерен издать выбор из прежних моих сочинений, что должен сыскать себе издателя, то есть покупщика, и сделать это непременно лично. Ибо, действуя заочно, много могу потерять, что уже и случалось со мной не раз; а всякая потеря в настоящем крайнем положении моем для меня очень значительна. (Всё это справедливо и истинно; я хочу посоветоваться с Кушелевым. Он издает и может за мои сочинения заплатить мне порядочно. Да к тому же у меня с ним еще счеты по журналу, и об этом надо поговорить лично. Вот почему я поставил эту причину в письме к Долгорукову, разумеется, не упоминая о Кушелеве.) Как Вы думаете теперь, дорогой мой? Если согласен был князь Долгорукий даже на водворение мое в Петербурге, неужели откажет в ожидании окончательного решения позволить мне приехать на малое время? Думаю, что нет; но могут протянуть ответ. Вот поэтому-то и просьба к Вам следующая:

Если можно, дорогой мой, уведомьте Эдуарда Ивановича о том, что я сегодня, 19-го числа, послал письмо к Долгорукому с этой просьбой, и уведомьте по возможности немедленно.