Вот, я Вам все обьяснил. А теперь можно и помечтать. Да, хорошо бы было переехать в Крюков. Я там мог бы заработать "с места в карьер", и мне даже такие картины рисуются, что похоже почти на сказку, если не ваша крюковская жалкая, ободранная обстановка. Но то, что мне кажется таким прекрасным, очень мало кому понравилось бы в Крюкове. Полетели бы с места в карьер очень многие из школы. Даже те, которые мнят себя настоящими педагогами. Представьте себе, в прошлом году я был настроен гораздо более примирительно, теперь я просто не представляю, как можно рабоать с Найдой и Мальцевой. Теперь это выше моего понимания.

Что касается метода, то убейте меня, а я уже не могу заниматься задаванием и спрашиванием урока, зачетами и клубными занятиями, не могу хладнокровно видеть задачника и вообще ученика. Это меня больше всего смущает: в колонии я что хочу, то и делаю. Моим воспитанникам не нужно держать никаких дурацких экзаменов ни в техникум, ни на какие курсы; там еще до сих пор ведь спрашивают, а школы по ним равняются. Извольте приспособиться к этому направляющему институту. Ваш ученик может быть и образован, и развит, и воспитан, но какой-нибудь человечек в футляре настойчиво пристанет к нему с вопросом: почему сие важно в-третьих? Значит, беря на себя школу, нужно брать и борьбу с человечками футлярными.

Все-таки я продолжаю мечтать: самое трудное, что меня смущает, - это как уехать из колонии. Когда я уезжал в Москву, была сплошная истерика, несмотря на то что все были уверены, что я еду на самое короткое время. А в Москве меня бомбардировали письмами с требованием немедленного возвращения и посылали ко мне жалобы на разных провинившихся. А теперь для всех это будет такое кровное оскорбление, что меня побьют камнями и будут провожать кирпичами. Ехать в Крюков служить - значит сознательно разрушить колонию и разогнать всех воспитанников в разные строны, в прежнюю пустыню бродяжничества, воровства и грабежа. Ну как, помогите, Антонина Павловна, решить этот вопрос, у Вас ведь дамское любвеобильное сердце. Уже сейчас колонисты со страхом смотрят на каждое письмо, получаемое мною с почты, потому что прекрасно поняли все коварство миссии Кононенко, которого они доверчиво приняли как гостя.

Все-таки, хотя я и уверен, что и местком, и учкультран, или кам там его, только выругаются в ответ на мои условия, Вы напишите мне об их настроениях - интересно.

С мамой вопрос гораздо хуже. Как ей не нравится колония, все-таки, вероятно, придется ей переехать ко мне. Я, конечно, постараюсь устроить

ее жизнь гораздо уютнее, чем в Крюкове, но, разумеется, не могу создать для нее крюковского общества.

Не кивайте так презрительно на посевную кампанию. Это настоящая поэзия, которой Вы в Вашем Крюкове и не нюхаете. Какой воздух, какая работа, какие работники, песни, лошади! У нас есть сейчас агроном, свои семена, свои машины, свой план, и нас все слушаются в Полтаве. Мы до того рассобачились, что завели суд, с кем бы Вы думали? С самим Госконтролем! И думаем выиграть. Все это так весело, что Вы и представить не можете.

Нажимайте на Ваш местком, и в Крюкове через год будете ходить за плугом и за собственными школьными лошадьми. Только мы там заведем не поле, а огород и хорошее животноводство. Мастерские же откроем прямо в классах, раз лучшего места нет. Нажимайте, Антона Павловна, но приготовьтесь к тому, что у Вас будут новые коллеги и Вам самой придется очень многому поучиться, и очень долго. Вас не смущает старость? Выпишем Маргер. А все-таки Крюков не колония. Если бы не жалко было маминой старости, я никогда бы колонии не бросил для Крюкова.

У нас в общем все прилично. Поповиченки#3 работают сносно, но каждый год, извините за выражение, рожают. Просто безобразие: в прошлом году мадам не работала 5 месяцев и в этом году собирается, при этом имеет такое выражение лица, как будто именно я должен в особенности преклоняться перед их героическим подвигом: подумайте, каждый год рожать!

Никогда не написал бы такого длинного письма, если бы не машинка.