Их отрыв от старшего поколения сказывается в образовании многих черт характера, имеющих явно нездоровый вид. Это бедность языка, длолго сохраняющийся детский способ мышления, самонадеянность, подозрительность. У более развитых это переходит в сознательное противопоставление себя старшему поколению, обычно связанное с моральным анархизмом.
Еще больше зла приносит нарушение коллективного единства в другом отношении. Весь городок#7 или колония разделяются на отдельные спальни или комнаты. Каждая спальня вмещает в себе отдельную школьную группу, к каждой прикреплен отдельный штат воспитателей, каждая себя коммунально обслуживает, имеет свою столовую, свой клуб.
Таким образом, воспитывается социальное оскорбление, "соседский" коллективизм, мелкое мещанское кружковое обьединение. Гибельность этого, впрочем, не в том, что достигается, а в том, что теряется. Упрощенная система комнатных коллективов просто бедна содержанием социальных моментов. Она не приучает к сложной машине общества со сложной цепью взаимных, не только личных, но и коллективных зависимостей (зависимостей между отдельными коллективами), к сложной системе разделения труда, к идее организованного трудового коллектива.
Избегая этого, наша система вводит:
а) равноправие воспитателей и воспитанников#8,
б) обязательное участие тех и других во всех функциях коммуны,
в) возможность подчинения воспитателей воспитанникам#9,
г) отказ педсовета от права законодательства#10,
д) нераздельность педколлектива по комнатам или по функциям,
е) игнорирование почасового распределения труда воспитателей,
ж) единый детский коллектив,
з) самоуправление коммунальными отрядами#11,
и) систему переменных сводных отрядов,
к) обязательное приветствие,
л) символ единства - знамя,
м) воспитание переживания общеколлективной чести.
III. Диктатура коллектива#12 В наш соцвос с самого начала привнесены были идеи свободного воспитания, идеи о правах ребенка, о непогрешимости ребенка. Хотя формально у нас и отказались от этой шумихи, в нашем обществе, в особенности интеллегентной его части, продолжают жить старые педагогические фе
тиши. У нас готовы признать за благо дисциплину, но решительно не способны без отвращения наблюдать какое угодно дисциплинирование, которое если и допускается, то обязательно с тем условием, чтобы оно протекало приятно, без конфликтов и "насилия".
Мы при этом считаем: для того, чтобы это принуждение приходилось применять как можно реже, чтобы оно не было усмирением, а законом, оно должно быть абсолютным, т. е. применяться с железной необходимостью, как только есть нарушение, без пропусков, без уговаривания, без послабления#13.
Совершенно безнадежно думать, что это принуждение возможно без конфликтов, без насилия и без неприятностей. Общественное желание, чтобы в детском доме все решительно и всегда напоминало счастливую Аркадию#14, это тем более невозможно, что мы имеем дело с детьми, более или менее запущенными.
В то же время, поскольку мы имеем свободный, живой, реально самоуправляющий коллектив, поскольку у нас не придавлена личность, постольку у нас больше возможностей проявиться и отрицательным сторонам личности.
Поэтому принуждение может иногда принять форму насилия, если без него обойтись невозможно.
Всякое принуждение при этом должно совершаться только уполномоченным для этого лицом или органом и при обязательном одобрении коллектива и обязательно от его имени.
Опыт показывает: чем прямее, откровеннее и увереннее проводится принуждение, тем реже его приходится применять. В таком случае представление о силе коллектива делается привычным и положительным переживанием.
Кто должен быть уполномочен на принуждение? Это очень трудный, но все же технический процесс. Правильная и точная политика принуждения должна находиться в руках опытного, знающего и тактичного человека. |