Такая именно психология страха, психология подозрения, не считающаяся ни с какой логикой, господствует в протоколе М. Комитета.

Два обстоятельства возбуждают в нем страх: фантастические подозрения, подозрительность; первое то, что молодежь «Зеленого кольца» занимается среди множества других теоретических вопросов и вопросами пола. Такими же вопросами занималось пресловутое общество «Огарков». Вывод не высказывается прямо, но подозревается и влечет за собой другой более общий вывод о безнравственности всей пьесы и самого автора. Такова «логика» страха: полотенце белое и привидение тоже бело — значит полотенце есть привидение. Но стоит приглядеться и вглядеться в пугающую белизну, чтобы увидеть, что полотенце есть полотенце, а не привидение.

В самом деле, то, что «зеленая» молодежь занимается теоретическими вопросами пола нежелательно, ненормально; но нравственная ответственность за это падает не на молодежь, а на исторические, культурные, общественные условия, в которые она поставлена. Это во-первых, а во-вторых: и в теоретических занятиях вопросами пола [4 строки неразборчиво].

NB.

Вот добрая, пусть детски-беспомощная, но добрая, святая воля к чистоте, к целомудренности, к воздержанию, к высшему нравственному идеалу в области пола так же, как и во всех других областях жизни, «Зеленое кольцо» для того и возникло, во всех видах и проявлениях. В этом смысле, они диаметральная противоположность, антипод «Огарков».

— Мне 23 года. Я уже был нечистый… — говорит Борис, старший из этих молодых людей.

— «Это ничего, — отвечает 16-летний Сережа. — А если вы так влюбитесь, что захотите жениться, что ж худого?»

И в самом деле, что ж тут худого? Чистый брак, основанный на чистой любви… — вот [вывод] к которому привели их теоретические занятия вопросами пола. Но ведь это и есть высший идеал христианской нравственности. «Я был нечистый», — говорит Борис с мукой, с болью, с раскаянием и ужасом.

Он ищет спасения от этой «нечистости» своей в оздоровляющей нравственной чистоте «Зеленого кольца». Жажда чистоты, жажда целомудрия и есть главное чувство, одушевляющее их всех. Эти дети могут заблуждаться теоретически, но что воля у них добрая и чистая видно по любви Сережи к Русе, одному из эпизодов пьесы, проникнутому «ароматом поэзии», как выражается протокол Московского Комитета. Это детски-нежная, святая, драматически-восторженная, идеальная любовь. Надо потерять всякое нравственное чувство, чтобы заподозрить в ней что-то нечистое. Такова жизненная, практическая мера того добра, очищения и оздоровления, которую дает «Зеленое кольцо». О какой же тут «грязи» может быть речь. Надо иметь самому грязное, старчески-развратное воображение, чтобы увидеть в этом «грязь».

NB. Протокол употребляет непонятное выражение «грязь вопросов» («грязь» связана с целым рядом вопросов, которое они — гляди [Зеленое кольцо] задает). Какая же может быть «грязь» в вопросах, т. е. в отвлеченных мыслях и теориях.

Фиктивный брак дяди Мики с Финочкой, которым кончается пьеса, есть единственный конкретный «факт» или, вернее, подобие опять-таки и «привидение» факта, на который опирается протокол в своем криминале. Но этот брак не оправдывается, а осуждается самим дядей Микой, как нелепая детская выдумка.

Если же он на него все-таки соглашается, то только явно иронически и потому, что надеется, что сами дети поймут его реальную невозможность и ненужность.