Я прочитал письмо, приложенное к ее фотографии:

Дорогой Джейсон!

Сегодня я написала письмо Эрику. Я рассказала ему о нас все. Я рассказала ему, что знала тебя задолго до Викки и не только полюбила тебя первая, но и люблю тебя больше ее. Я рассказала ему, что мы будем вместе, и у нас будет наш сын, сын, которого ты будешь любить гораздо больше, чем ты любил его.

Иногда правда бывает болезненной, но так всегда лучше. Лучше раз и навсегда покончить с болью, чем растягивать мучения.

Прошлой ночью мне опять приснился сон о нас. Я сидела на унитазе, а ты стоял передо мной, тыча пенисом мне в лицо. Я не смогла справиться с искушением и открыла рот и вобрала твой пенис целиком и сосала, пока ты не кончил.

Я всегда грезила о нас в ванной комнате. Думаю, потому, что именно в ванной сделала ту свою фотографию. Ты сохранил ее? С тех пор я думала о тебе каждый день. Ради тебя я написала письмо, убившее моего отца. Ради тебя я прогнала свою мать. Ради тебя я здесь.

И теперь мы снова вместе. Об этом знают и Викки, и Эрик, и весь мир!

Никто и ничто никогда больше не встанет между нами!

С любовью,

навеки твоя Киоко

Я в ярости изорвал письмо на мелкие кусочки и отшвырнул их. И смотрел, как они планируют на ковер. Она посмела написать моему сыну? Забила ему голову черт знает какой ложью и бредовой полуправдой? Если бы в тот момент Киоко оказалась рядом, я размозжил бы ее голову о стену. Моим единственным утешением была надежда на то, что Эрик не получит ее письмо. Я до сих пор каждый день отправлял письма жене и сыну и ни разу не получил от них ответа, так, может, нашу личную корреспонденцию фирма не отсылает? Даже если письмо Киоко дойдет до моей семьи, Викки наверняка откроет его первая. Она прочитает письмо и, очень вероятно, поверит, но она не передаст его Эрику. В этом я был уверен. Она ничего Эрику не расскажет.

Я взглянул на клочки. Хорошо хоть мне хватило ума не разорвать конверт. На нем был адрес Киоко.

Он мне понадобится.

Я подъехал к ее дому, когда уже стемнело.

Киоко жила не в нашем комплексе, а в японском квартале, где уживались разные стили и эпохи, восточная и западная архитектура. Несмотря на крыши, как у пагод, несмотря на неоновые вывески на японском и японские садики перед простыми одноэтажными домами, все казалось слишком уж тщательно продуманным и распланированным. Конечно же улицы были пусты, автомобили, припаркованные у тротуаров, неподвижны, и только благодаря миганию огней и редким, непонятно откуда доносящимся звукам квартал казался обитаемым.

Я проехал мимо жилища Киоко и припарковался через два дома от него.

Хорошо, что она жила не в квартире, хотя я предусмотрел и такую ситуацию. Отдельный дом сильно облегчал мою задачу. Я мог войти и выйти гораздо быстрее.

Я сидел в машине, сгорбившись на переднем сиденье, и ждал, не проедет ли кто-нибудь мимо.

Улицы, как и тротуары, оставались пустынными. Я наконец открыл дверцу и вышел из машины. Воздух здесь был совсем другим, одновременно и более задымленным, и более ароматным, как будто караван автобусов работал на холостом ходу рядом с заросшим цветами полем. Интересно, в ее родном городе в Японии пахнет так же? Вероятно, я этого никогда не узнаю.

Киоко уж точно никогда больше не вдохнет этот воздух.

Потому что сегодня ночью она умрет.

Не испытывая никаких угрызений совести, я открыл калитку перед ее домом и ступил на мшистую, вымощенную камнями дорожку. Из открытого освещенного окна доносилась музыка. Я остановился. Не радио и не телевизор. Киоко слушала пластинку или компакт-диск. Я мгновенно узнал мелодию.

«Трещина в колоколе». Дэниел Ленц.

Дэниел Ленц был нашим композитором, моим и Викки. Мелодия Ленца в доме Киоко! Это подействовало на меня как пощечина; показалось более отвратительным вторжением в личную жизнь, чем даже проникновение в мой дом.