Изменить размер шрифта - +
одноименный очерк и комментарий к нему). Позднее он будет детально разработан в «Господах ташкентцах» (1869–1872).

Однако главный идейный антагонист Салтыкова, с которым он ведет в «Письмах» непрерывный бой, — идеологическое «ненавистничество», идеология и психология крепостничества, сохраняющиеся в нравах и мыслях людей и после юридической отмены крепостного права.

«Не потому оголилась и оголяется жизнь, — формулирует Салтыков свою мысль, — что крепостничество уничтожено, а потому, что оно еще дышит, буйствует и живет между нами» («Письмо седьмое»). Писатель обнажил «корень» сохранения силы реакционной бюрократии и помещичьего «чужеядства» в самом «складе жизни», стиснутом «прежними рамками» сословного неравенства, своекорыстия и самодержавного произвола («Письмо пятое»). Вывод писателя уже в первых «письмах» определен: необходимо радикальное изменение всего порядка вещей, «склада» общественных отношений, полное устранение «историографов» и «ненавистников» от дела обновления страны.

Этот вывод углубляется в последующих «письмах»; где предмет внимания автора — состояние экономики провинции после реформы. Нищенское прозябание, застой в развитии производительных сил, убогое состояние народных промыслов выступают в зарисовках уездного Глупова («Письмо девятое») как следствие именно коренных противоречий пореформенной русской действительности. Для Салтыкова их узел — в незыблемости абсолютистской государственной машины, выкачивающей все живые соки из страны, в сохранившемся и после отмены личного рабства экономическом принуждении и политическом бесправии крестьянина, его беззащитности и перед притязаниями крепостников, и перед грабителем — фиском, и перед любым хищником — «негоциантом Белобрюховым».

Первоочередная историческая задача — освобождение народа от всех ограничений его самодеятельности. Эту задачу бессильны решить земские или иные либеральные учреждения в рамках старого политического уклада. Либеральные «пионеры», как и реакционные «историографы», торжествующие «ненавистники», претендуют на открытие новой страницы истории, но они — лишь «накипь» на ее поверхности. Подлинное же содержание «действительной истории человеческих обществ» составляет «безвестная жизнь масс», как писал Салтыков в разгар работы над «Письмами» в рецензии на сатиры и песни Д. Д. Минаева весной 1868 г.. И когда он, начиная с шестого «письма», переходит от сатирического анализа «чужеядных наростов» к исследованию «жизни масс» (крестьян), и в пореформенный период опутанных тенетами нужды, бесправия и социальной слепоты, авторская интонация приобретает трагическую окраску.

«Убожество» существования крестьянства в 60-х годах трезво показывали и письма Скалдина (псевдоним Ф. П. Еленева) «В захолустье и в столице», которые печатались в «Отеч. записках» одновременно с «Письмами о провинции» Салтыкова. И Салтыков и Скалдин фиксировали процесс пауперизации русской деревни. И тот и другой полагали, что темнота, «нищета и разорение унаследованы крестьянами от крепостного права», связаны с сохранившимся его «последом».

Однако принципиально и различие этих двух антикрепостнических документов русского просветительства. Скалдин всецело уповал на постепенность в совершенствовании крестьянского самоуправления и призывал власть к дальнейшим преобразованиям. Для Салтыкова же само существование власти «историографов» делало подобные надежды беспредметными, лишало их реальности. В его освещении социальная неразвитость мужика — это вопрос сугубо политический, вопрос о возможностях и перспективах борьбы народа за свое освобождение.

Быстрый переход