|
Многих беженцев ссаживают по пути следования поезда и отправляют на дорожные работы, потому что по всей Венгрии усиленно приводятся в порядок все линии железных дорог. Путь же большинства беженцев обычно заканчивается в Германии на заводах. Ах, это здоровый цветущий народ, красивые мужчины и женщины, здоровые и жизнеспособные; когда мы вернемся с войны домой, они будут прочнее и увереннее стоять на ногах, чем мы, во всяком случае, чем многие из нас, солдат. Именно так оно и будет, мы не годимся для такой жизни, ибо совершенно не знаем ее, хотя по возрасту должны бы находиться в самом центре ее, получая радость от работы и преодоления трудностей. Но такая жизнь нам неведома. После войны многих охватит порождающее тревогу смятение. Восемнадцатилетние, по сути, еще маленькие девочки окажутся более приспособленными к жизни, чем мы, и школьники будут высмеивать нас. Впрочем, я этого не боюсь […]. Я действительно научился выходить из всех затруднительных ситуаций и со всей душой и любовью отдамся своей работе, меня не испугают никакие насмешки и трудности.
Вот только горько сознавать, что жизнь по-прежнему проходит мимо нас. Ты согласна с этим? Эти июньские вечера, все чудесные весенние дни и золотые от солнца дни грядущего лета […]. Что только станет с нами? Я настолько уверовал в неминуемо близкий конец войны, что мне часто становится страшно даже допустить мысль о другой возможности, ведь всякое может случиться. […]
* * * […] Сегодня утром узнал, что моя внезапная температура и связанная с этим слабость являются следствием так называемой «волынской лихорадки», очень распространенной и самой предпочтительной в солдатской среде болезни, возбудитель которой, насколько мне известно, не выявлен. Медицина как наука вообще слабо развита, если только не идет речь о ранении в голову и железом в крестец. Оба представителя этой науки, которые тут распоряжаются нашими судьбами, самые невежественные ее представители. Меня поразило также, что окончательное восстановление моего здоровья продлится еще три-четыре недели, выходит, я проведу в лазарете целых два месяца после всего только трех дней участия в боевых действиях! Ну разве не безумие — эта война?! Даст Бог, этой преступной игре будет вскорости положен конец. […] У меня старая башка, от раны и непрерывного курения постоянно кружится голова, и сам я уже старый, совсем старый; да, мы состарились, так и не побыв молодыми. Это грустно. У нас отняли юность, ее всю целиком, со всеми потрохами, сожрала преступная война. Это сущее безумие! Я все еще с ужасом вспоминаю дни под Яссами, но не из-за испытанных неимоверных мук и свойственного людям страха, а прежде всего потому, что любой час тех дней воочию показал полную несостоятельность нашего высшего командования, и я понял это, а самое худшее для солдата, который всегда должен быть готов умереть, когда он сознает бессмысленность такой стратегии, к тому же он видит бессмысленную гибель своих товарищей. […] Жаль, что пришлось расстаться в Шепшисентдёрде с моим другом Яком Янзеном; мы отлично понимали друг друга, и было бы великолепно, если б мы могли вернуться вместе. Пока еще совершенно неясно, есть ли шанс попасть в Германию; я стараюсь об этом не думать, за три-четыре недели многое может случиться! Надеюсь, вскорости получить от тебя письмо, я полон нетерпения узнать, как вы там живете и как отразились на вас вторжение и «Фау-1». […]
* * * […] Наступило еще одно воскресенье, восьмое после того, как мы виделись в Саарбрюкене; мне кажется, с тех пор прошла целая вечность. За это время чего только не произошло; я проехал пол-Европы, был на линии фронта, с великим трудом сумел сохранить свою жизнь во время бессмысленного наступления и уже целых пять недель валяюсь раненый на этих грязных кроватях да еще приобрел вдобавок какую-то до сих пор неизвестную лихорадку, которую пытаются вылечить пилюлями. |
