Больной не должен мешать хирургам работать — даже дыханием.
Начал мешать — Алла тут же:
— Валя, еще листенон.
Валя возьмет лекарство из ампулы в шприц, из шприца оно перейдет в трубку, из трубки в вену, из вены по всему организму по сосудам, из сосудов к мышцам — мышцы перестают двигаться, даже дышать — дыхательные движения прекращаются. Алле работа — хирургам легче.
Но сейчас хирургам делать нечего, они ждут результатов тампонирования, результатов анализа. Сейчас пассивны они. Борис Дмитриевич либо молча обдумывает что-нибудь давно известное, либо начинает выдавать какую-то словесную лабуду, словесный шлак. Но на самом деле в голове все время стоит главный вопрос: что делать?
Борис Дмитриевич. Коля, когда я смотрю на Валю, втыкающую листенон в вену, я представляю себе ее индианкой в лесах Амазонки, охотницей на ягуаров.
Коля. Почему? Ее иголку не сравнишь ни с копьем, ни со стрелою.
Борис Дмитриевич. Зато ее листенон вполне кураре.
Валя. Это почему, Борис Дмитриевич?
Она, по-видимому, не поняла и не знает, надо ли обижаться, и если надо, то за что, поэтому интонация неопределенная.
Борис Дмитриевич. Ну как свертываемость?
Лаборантка. Пока не свертывается. Три минуты.
Борис Дмитриевич. А потому что листенон синтетический аналог яда кураре. Им индейцы пользовались. Намажут им стрелу, попадет он в кровь ягуара, мускулатура перестанет действовать — и дыхание прекратилось.
Алла. У ягуара не было меня. Я бы подключила раненого зверя к аппарату, «подышала» бы мешком этим минуты две-три, и ягуар снова был бы в норме.
Коля. Ты лучше за больным следи. Ну как свертываемость?
Лаборантка. Прошло только полминуты как спрашивали.
Коля. Ну извини. Я уж думал, результат есть.
Борис Дмитриевич. Тебе быстрей результат! Ты пока подумай, поработай. Спортсмен!
Коля. Чего это вы, Борис Дмитриевич? Хочется результат знать конечный.
Борис Дмитриевич. Вот я за это как раз. Подумай. Непонятно ничего. Непонятно отчего. Непонятно, что делать. Думай. А тебе — результат да действия.
Коля пожал плечами и стал смотреть в окно. По молодости он не понял, что это якобы раздражение и сентенция — проявление растерянности, беспокойства и недоумения. Что же делать?
Борис Дмитриевич. Как свертываемость?
Лаборантка. Пока не началось — пять минут.
Алла. А при чем тут спортсмен, Борис Дмитриевич?
«Объединились, — зло подумал Борис Дмитриевич. — Стоит не так сказать, как уже все вместе!» И дальше вслух:
— А потому, что спортсмену интересны только результаты и победы, а пути к конечным результатам и победам неинтересны. Поэтому и спортсмен.
Коля опять молча пожал плечами.
Алла. Это мы уже слыхали: дорога не истина, а путь к ней.
Борис Дмитриевич. Ну и что? Послушай еще. Какая свертываемость?
Лаборантка. Никакой — восемь минут.
Борис Дмитриевич. Вот видите. Конечно, это свертываемость нарушена. А мы как дураки в живот полезли. (Он подошел к столу, приподнял салфетку на ране.) Конечно, и по краю раны немного сочится. Надо теплую кровь лить. Может, остановится.
Алла. Подождите еще немного. Мы перельем еще консервированной, аминокапронки. Посмотрим. Может, остановится.
Коля. Какая кровь у него?
Валя. Резус отрицательный, первая.
Коля. Резус отрицательный! Где ж взять такую?
Борис Дмитриевич. Со станции, если заказать, конечно, только консервированную прислать могут.
Алла. Подождите решать. Сколько минут? Началось, нет?
Лаборантка. Двенадцать минут. Нет свертываемости.
Борис Дмитриевич. Нет. Не надо ждать. Хуже не будет. А ждать будет хуже.
Алла. А что вы предлагаете? Где кровь взять?
Борис Дмитриевич. |