Некоторое время они не разговаривали. На любом повороте мальчик старался хоть на секунду, будто невзначай, прижаться плечом к твердому, горячему плечу брата. Постепенно он успокоился, и тогда задал вопрос, давно не дававший ему покоя:

— А куда ж они всех денут-то?

— Известно куда, — процедил старший брат. — Половину перебьют, другую перекалечат, а потом — тем, кто выживет — объяснят, что они наконец-то попали в царствие небесное. Любая власть так начинает, а уж эти-то гниды…

Деревья разбежались в стороны, и машина выкатилась на центральную улицу поселка. Старший брат опять притормозил; они ехали теперь совсем медленно, настороженно оглядываясь и в то же время исступленно ожидая увидеть хоть кого-нибудь. Окна были закрыты ставнями, на дверях висели замки — жители уходили не торопясь, не волнуясь, все как один, спокойно и послушно. Мороз драл по коже от царящей здесь смирной, смиренной, аккуратной пустоты. Мальчику нестерпимо захотелось выстрелить — или хоть камнем вышибить чье-нибудь окно.

— Бар-раны, — тряся, как от боли, головой, проговорил старший брат. — Всю жизнь я знал, что они бараны, и они и впрямь б-бараны оказались!.. — От негодования он начал заикаться. В последней отчаянной попытке кого-то найти он надавил на клаксон; машина загудела — прерывисто и, казалось, испуганно. Утопающие в зелени дома тупо, молча смотрели бельмами ставень. Наконец ряды их окончились. Мальчик долго глядел на последние из них в зеркальце заднего вида, придававшее им сказочный серебристый оттенок — как они, подрагивая, сжимаясь, уплывают за поворот.

— Может, тут заночевать-то? — спросил он. Он устал, ему хотелось в дом. В чей угодно, в какой угодно, лишь бы крыша, кровать, и простыни, и окошко в сад, а в саду — гудят поутру над цветами шмели. Ту ночь братья провели на безлюдном, мертвом вокзале.

— В гадючьем поселке этом… — ответил старший брат.

Потом мотор захлебнулся и затих. Стало слышно, как посвистывает воздух, вспарываемый катящейся машиной.

— Ну, вот, — сказал старший брат. Он снова зачем-то нажал на клаксон и давил его до тех пор, пока грузовик не встал, съехав на обочину. Под протекторами заскрипел песок, братьев качнуло — и все кончилось. Некоторое время они сидели молча, совершенно не представляя, что им теперь делать. В тридцати шагах от них, безмятежно засыпая, дышало розовое море.

— Кур-рорт! — процедил старший брат с ненавистью.

После взрыва, который они устроили во дворе ратуши, где был пункт сбора населения, после удачного угона этой чудом подвернувшейся легковушки, после сумасшедшей гонки через перевал они были готовы ко всему — только не к покою.

— В поселке надо было остаться, — вздохнув, сказал мальчик.

Старший брат тоже вздохнул и потрепал его по голове. На этот раз мальчик не отодвинулся, воспринимая одобрение как должное.

— Я плохого-то не посоветую, — укоризненно проворчал он. Старший брат улыбнулся и открыл дверцу кабины.

— Твоя правда, — сказал он. — Ну, не сердись. Мы недалеко отъехали, вернемся.

Они покинули кабину. Старший брат зачем-то несколько раз ударил ногой по протекторам задних колес, словно не бросал машину посреди навсегда пустого шоссе, а собирался ехать на ней в дальний путь. Мальчик аккуратно закрыл обе дверцы. Братьям не хотелось отходить от машины — оба чувствовали, что, оставив ее, окончательно превратятся в бесприютных, беспомощных животных. Старший брат сел на ступеньку у дверцы и, поставив ружье между колен, уставился в море. Мальчик пристроился рядом, и оба долго смотрели на рдяный, дымный диск, неуловимо для глаза падающий за огненный горизонт.