- Кофе.

Хло удивленно взглянула на меня.

- Ты не хочешь яичницы?

Чем больше я просыпался, тем хуже себя чувствовал. Так бывает, когда ослабевает действие новокаина.

- Может быть, попозже, - ответил я, руководствуясь скорее желанием успокоить Хло и заставить её прекратить разговоры о яичнице, нежели убежденностью в том, что ещё настанет день, когда я смогу пропихнуть кусок в горло. - А сейчас только кофе.

Покончив таким образом с этой темой, я отправился к замысловатому набору мебели в центре комнаты и уселся в нечто более-менее похожее на кресло.

- А может быть, жареного хлеба? - предложила другая женщина.

Жареный хлеб. Я скривился, делая вид, будто размышляю. Поскольку упоминание о жареном хлебе не убило меня на месте, я ответил:

- Ладно, это сойдет.

Но Хло ещё не насытилась моими страданиями.

- Сколько ломтиков? - спросила она.

Я нахмурился. Почесал нос. Моргнул раз-другой. Поскреб шишечку на левой щиколотке краем подошвы правого башмака. И сказал:

- Не знаю.

- С двумя справишься?

Она требовала ответа, и все тут.

И плевать ей, что у меня голова не работает.

- Пожалуй, да. Нет, пожалуй, нет. Или... подожди минутку...

- Сделаю один.

- Хорошо.

- А если потом захочешь добавки, я дам.

- Прекрасно.

- И яиц тоже, коли будет угодно.

- Чудесно.

Наконец она вернулась к своей стряпне. Но ненадолго. Через минуту ей понадобилось узнать, хочу ли я повидла. Услышав мое "нет", Хло возжаждала получить ответ на вопрос, желаю ли я меду. Второе "нет" побудило её объявить, что неплохо бы намазать хлеб апельсиновым вареньем, и поинтересоваться моим мнением на этот счет.

Я решился.

- Замолкни, Хло.

Она резко повернулась и вытаращилась на меня.

- Что?

- Прекрати болтовню, - загремел я. - Кончай свои расспросы! Не надо мне этот чертов хлеб ничем мазать! Ничем!

- Даже маслом?

Я вскочил и запустил в стену диванной подушкой. Хло не сводила с меня глаз. Когда подушки кончились, она сказала:

- Я прекрасно знаю, что с тобой творится. И ты сам в этом виноват.

- Что?

Только теперь она кое-как справилась со своей болтливостью. Хло с многозначительным видом повернулась ко мне спиной и завершила яичную церемонию.

В ожидании поджаренного хлеба с кофе я слонялся по комнате, подбирая диванные подушки и укладывая их на место. По ходу дела я нашел на диване двадцать пять центов, так что, в общем-то, бушевал я не совсем уж напрасно.

Я перестал кипеть одновременно с кофейником и маслом на сковородке. Хло притащила снедь в комнату, поставила чашки и тарелки на противоположные концы стола, в высокомерном молчании уселась с таким расчетом, чтобы маячить у меня перед глазами, и начала свои ш-ш-ш-ык, ш-ш-ш-шык, ш-ш-ш-ыкания с яичницей. Я поковырял вилкой кофе и уже собрался было хлебнуть хлебушка.

Когда выносить это молчание стало невмоготу, я, даже зная, что, возможно, ставлю себя в безнадежно проигрышное положение, в конце концов спросил:

- Что ты хотела этим сказать?

- Чем этим? - прикинулась она.

- Ты говорила, будто знаешь, что со мной творится, и что я сам во всем виноват. Что ты хотела этим сказать?

- Ты знаешь, что я хотела этим сказать.

- Не знаю. Если ты не прочь просветить меня, прекрасно Если не хочешь - ничего страшного.

Она нахмурилась, сунув в рот свою яйцечерпалку, и молчала до тех пор, пока между нами не выросло нагромождение из неровных глыб безмолвия. Я посасывал хлеб, который Хло все-таки намазала маслом, и чувствовал, что начинаю - только начинаю - возвращаться к жизни.

- Я имела в виду твою раздражительность, - сказала Хло.

Я был весь внимание, но молчал.

- Ты такой, потому что не выспался.