Снова вдали залаяли собаки.

Их будоражит шум, доносящийся из дома старосты. Один только Снежок по-прежнему молчит. Я резко поднимаюсь, захлопываю окно. Месяц висит совсем близко — кажется, рукой достанешь. И все вокруг залито светом. Цветы яблонь и висящий на дереве костюм из рыбьей кожи отливают красноватым сиянием. Вокруг костюма сгустилась тьма.

Камни на берегу речки, сама вода тоже кажутся красноватыми.

Перед самой деревней речка частично уходит под землю и разветвляется там на множество проток. Вот я; подо мной татами; под татами комната, где хранятся шелковые коконы; под комнатой земля; под землей грунтовые воды. Я очень хорошо чувствую, как под толщей глины, камней и песка бесшумно несется масса воды. Я даже вижу, что она ярко-красная.

Стена амбара у дома старосты тоже красная.

А ведь еще утром, когда я, не позавтракав, выбежал из дома и похлопал по ней ладонью, она была белой-пребелой. У амбара собрались только дети, женщины да старики. Мужчины, разделившись на две группы, уже ушли прочесывать горы и берег. Издали было видно, как скачет на лошади староста, бешено размахивая кнутом.

Я смотрел на дыру, вырытую под стеной.

Она оказалась меньше и мельче, чем я думал. Рядом лежали ведро, какие-то тряпки, ржавый серп и обмотанный в несколько слоев полотенцем молот. Батрак старосты уже в который раз рассказывал, как было дело. Пришел, стал делать подкоп. Землю поливал водой, чтоб не скрипела. Потом серпом попал по медному щиту, которым укреплена стена. От звона проснулись гуси, закричали. За ними подняли лай собаки.

Не повезло ему.

Будь ночь потемнее, он, скорее всего, сумел бы скрыться неузнанным. А так убежать-то он убежал, но люди успели разглядеть, кто это. На рассвете все деревенские мужчины пришли к дому Яэко. Староста пальнул в воздух из охотничьего ружья. Выстрел прокатился по окрестным горам оглушительным гулом, и в людях вдруг что-то переменилось. Я посмотрел на восток и явственно увидел, как шарик восходящего солнца вздрогнул и сжался.

Отец Яэко был уже далеко. Никто не знает, как ему удалось выбраться из деревни, хоть его искали еще с ночи. Наверно, пробрался яблоневыми садами. Яблони — они такие, они кого хочешь спасут. Когда староста собрал мужчин, беглец был уже за горой. По следу бросились собаки, а быстрее собак бежал мой отец. Его рыбья чешуя ослепительно сверкала на солнце — все это видели.

Яэко сидела в углу прядильни и плакала.

Она свернулась клубком, как кошка, распущенные волосы красиво разметались, тоненький голос был похож на звук струн бродячего монаха. Я проковырял в сёдзи дырку и долго-долго смотрел на Яэко. Ее мать громко кричала что-то, окруженная плотным кольцом деревенских женщин.

Я и сейчас слышу этот плач.

Временами он доносится прямо из ширмы, переплетаясь с голосом бивы. А может быть, то поет слепой монах? Или этот странный, дребезжащий звук издает мое собственное горло? Плач постепенно стихает, потом прекращается совсем. Слышны только крики из дома старосты.

Отец по-прежнему заглушает всех.

Если он собирается сплясать перед своими приятелями, пусть лучше обрядится в свою пахучую рыбью чешую. Пусть все они по очереди ее наденут. И староста тоже. А потом надо ее навсегда запереть в неприступный Старостин амбар, где хранятся все деревенские сокровища. Или еще можно наловить в речке толстенных рыб, чтобы все деревенские мужчины понаделали себе такие же костюмы. Эдакая красота должна быть в каждом доме. Глядишь, еще на кого-нибудь придется поохотиться, все тогда и нарядятся.