Эти вопли не дают деревенским спокойно спать.

Они разносятся по всей долине, эхом раскатываются по горам, пугают домашнюю скотину, будят грудных детей. Родные перенесли бывшего старосту в погреб, но это мало что изменило. Все равно временами он орет так пронзительно, что и толстые стены не помогают. Соседи тревожно ворочаются в постелях, их сладкие сны сменяются кошмарами.

Автобус подъехал к мосту и остановился.

Надо было пропустить встречное такси. Я попытался рассмотреть, кто там сидит, но не сумел. Потом автобус тронулся, и я перевел взгляд на речку, бурлившую далеко внизу. Той разбитой в лепешку машины не было видно — снегом занесло. Деревенские, проходя мимо этого места, всякий раз качают головой: «Как только жив остался». В жаркий летний день «мерседес» старосты заскользил по сплошному ковру из дохлых поденок. И все — был человек старостой, стал овощем. Теперь у нас старостой его сын, но на ближайших выборах его, наверно, прокатят. Что-то мало поит вином своих избирателей.

В городе тоже было снежно.

Но без сугробов, только пыль кое-как припорошило. Повсюду строят небоскребы, искры от сварки так и сыплются огненным дождем. Горожане за последние годы здорово раздобрели, только глаза сделались какие-то безумные. Встретил на улице одного мужика, раньше жил в нашей, деревне. Шел куда-то со всем семейством, наверно, покупки к Новому году делать. Я с ним здороваться не стал, даже головой не кивнул. Он тоже сделал вид, что меня не заметил.

Я зашел в самый дешевый супермаркет.

Накупил кучу рыбных консервов, уложил в рюкзак. Теперь с голоду не помру. Немножко пошатался по улицам. Видел универмаг, который, по слухам, вот-вот с молотка пойдет; ярко разукрашенные кафе, где даже зимой продают мороженое; крошечный зоопарк, где можно посмотреть на дряхлого льва; фруктовые лавки с плохими и дорогими яблоками; вокзал, куда десять лет назад отвез Яэко.

Подождал обратного автобуса.

Ехал опять один. И по дороге никто больше не сел. Водитель был другой, пожилой. Говорит: «Ишь, как времечко-то летит. Вот уж мы с тобой и немолодые». Так оно и есть. Помолчали. Когда подъезжали к перевалу, он сказал: «И ждать особенно нечего». Опять он прав, но разговаривать не хотелось. А снег повалил еще пуще.

Через мост переехали медленно, осторожно.

Перила после той аварии починили, но в такую непогоду на мосту все равно опасно. Снег слежится, будет почище дохлых поденок, а по тем колеса скользят, как по жиру. Так занесет — никакие перила не остановят. «Не дай бог, навернемся», — сказал водитель с непонятной улыбкой. Не знаю, что там у него было при этом на уме, но мне на тот свет еще рано. Яблони умеют привязать человека к жизни.

Деревня казалась одним большим сугробом.

Снегопад был в разгаре. Автобус плыл по заметенной улице, проехал мимо старого пожарного сарая. Он теперь никому не нужен, торчит, как бельмо на глазу. Я подумал, что весной надо будет его снести. Придется, наверно, одному поработать, других охотников не найдется. Разберу на доски, отнесу их к речке, оболью керосином и подожгу. Талый снег, перемешанный с пеплом, утечет прямехонько в загробный мир.

Вылез из автобуса, направился к дому.

На лыжах карабкаться по склону было трудно, все-таки уже немолодой. Я переставлял ноги и думал, что бы такое устроить на месте пожарного сарая. Можно натаскать хорошей, жирной земли и посадить яблони. Так и сделаю. Надо будет привить ветки из сада Яэко на мои молодые яблонки. Наверно, подземные соки, которыми станет питаться новый сад, кровавого цвета. И лепестки на яблонях будут красные, а плоды — румяные.

С годами у меня заметно обострился слух.

Я теперь слышу, как корни дерева пьют подземную воду.