И все же знала. Она дрожит оттого, что он стоит так близко к ней, что склоняется все ниже, что обнимает ее и привлекает к себе, что голова ее как будто сама собой падает ему на плечо… Губы их сблизились — и на мгновение Лайонел замер.

— Какая же ты красивая! — проговорил он. — Мона, красавица моя!

И он ее поцеловал. Первый в жизни поцелуй, перевернувший весь ее мир: все вокруг пустилось вскачь, расцвело нестерпимо яркими красками, кровь загрохотала в ушах, и счастье, нахлынувшее, как океанская волна, казалось таким мощным и всепоглощающим, что едва не внушало страх.

Он целовал ее глаза, губы, нежный изгиб шеи; он был нежным и опытным, он понимал, что она, словно пойманная птичка, трепещет в его руках.

Губы его ловили ее пальцы, касались ладоней — и снова обращались к губам.

— Красавица моя! Моя милая!

Голос его дрогнул; Лайонел, искушенный, утонченный, уверенный в себе молодой дипломат, не мог совладать с собой. Мона еще дрожала — однако наслаждалась впервые познанным ощущением своей женской силы.

Так это и есть любовь? Это счастье, от которого захватывает дух, это оглушительное биение сердца и пульса, это неустанное блуждание рук и губ?

Она не представляла, сколько времени они провели вдвоем в тайной комнате. Между поцелуями взахлеб говорили о будущем. Разумеется, пока они никому не скажут — придется подождать… Немыслимо, чтобы дипломат, едва получивший первое назначение, явился на место службы с женой… Но, как только его повысят по службе, все изменится. А этого можно ожидать скоро, очень скоро, — ему все прочат успешную карьеру! Пройдет год, самое большее два — и они соединятся навеки. Никто и ничто не сможет встать на пути их счастья…

— О милый, милый!

Она слышала собственный голос — нежный, теплый, звенящий, словно серебряные струи ручья. Юный поток, игривый и полный жизни, достигнув водопада, на мгновение замер — и ринулся в неведомые, неисследованные глубины любви. Так вот что значит любить, в восторге думала Мона… вот что значит жить.

— Нам пора.

Лайонел первым вспомнил о времени. Должно быть, всем прочим надоело их искать и они занялись чем-то другим — например, играют в карты или жарят каштаны на открытом огне в Длинной галерее.

— Пора, — эхом откликнулась Мона; однако, когда дверь тайной комнаты закрылась за ними, ей показалось, что за этой панелью она оставляет что-то бесконечно дорогое.

Быть может, никогда больше не суждено ей испытать такого восторга, от которого останавливается время и не знаешь, часы ли пролетают за стеной, дни или столетия. Но он остался позади — Мона снова стояла в знакомой ей с детства гостиной.

Лишь час провели они в тайной комнате, но вошла в нее резвая девочка, а вышла — влюбленная женщина. За один час Мона стала взрослой.

И теперь, стоя в темноте с закрытыми глазами, Мона вновь ощущала то сладкое, головокружительное безумие. Голос Лайонела… его руки… губы… Она их чувствовала — прямо сейчас… Пошатнувшись, Мона бросилась к двери, ощупью нашла выход, вылетела обратно в гостиную.

Воспоминания о былом счастье оказались слишком сильны. Она открыла дверь в прошлое… но то, что когда-то было почти невыносимым блаженством, теперь обернулось невыносимой болью.

Мона закрыла за собой дубовую панель и опустилась на ковер перед камином. Глаза и губы ее были сухи.

Глядя перед собой невидящим взглядом, она думала о том, что теперь знает, каково это — быть старухой, живущей лишь воспоминаниями, без надежды на будущее.

Глава третья

Дверь отворилась, и вошла миссис Вейл.

— Ну вот, во всем доме закончили, — бодро проговорила она, — только гостиная и осталась.