Мелюзина оживленно кивала, как если бы вещи, которые озадачивали ее, теперь стали наконец ясными. Затем она снова нахмурилась.

– Но почему королеве следует бояться? Если Солсбери планирует какое то вероломство, не лучше ли остановить его, прежде, чем он сможет осуществить задуманное?

Тогда я рассказал ей о силе епископа и его партии, как они могут сопротивляться и кричать, что их неправильно используют, поскольку нет доказательств в их неверности, как это может снова разжечь восстание и даже сделать его более опасным с прибытием Глостера и императрицы Матильды в Англию.

Мелюзина слушала с закрытыми глазами. Когда я закончил, она снова скользнула вниз ко мне, пожав плечами.

– Я думаю, представится случай, чтобы отобрать их посты и крепости.

– Но они слишком опытны и умны для того, чтобы король поймал их на каком нибудь настоящем преступлении, – сказал я, привлекая ее ближе и тихонько смеясь про себя, потому что был так счастлив теперь, а ведь еще две недели назад подобные мысли превратили бы для меня ясный летний день в пасмурный.

– Я не сказала, что будет раскрыто какое нибудь преступление. – засыпая, бормотала Мелюзина. – Не будь глупым. Я сказала, что представится случай – или, может быть, его устроят. Гмм! Может быть, вот почему королева боится: она опасается, что случая, который устроит король, будет недостаточно. Она очень умна, очень …

Эта женщина была по мне. Голос Мелюзины все угасал, и она заснула прямо посередине своего замечания. То, что она сказала, ужаснуло меня, и я хотел поспорить с ней, потому что это звучало слишком правдиво. Вспомнился заговор о вероломном убийстве Глостера в Нормандии, и мне стало холодно, несмотря на тепло от тела Мелюзины, уютно устроившейся рядом со мной. Нет, это было невозможно. Мод была способна не только волноваться, а если бы существовал заговор и напасть на епископа. Я не хотел в это верить и не верил. Однако это застряло в моем подсознании на всю следующую неделю, а тем временем все больше и больше вельмож прибывало в Оксфорд.

Ко дню, на который король назначил сбор, я мог поклясться, что были сняты даже хлева и собачьи конуры, несмотря на то, что стояло лето и вполне можно было разбить палатку в поле возле города. Впрочем, те кто победней так и сделал, например рыцари и бароны, пришедшие на суд, чтобы представить доказательства или просить какой нибудь небольшой милости от короля. Я полагаю, что более важные особы считали это для себя унизительным. Стояло дождливое лето. За вполне хорошими июньскими днями последовала жаркая погода, чередующаяся с ужасными грозами. Дожди и грозы были так часты, что Мелюзина перенесла свои самые лучшие платья в королевские апартаменты и переодевала там свою грубую одежду, которую не боялась намочить и испачкать. Независимо от погоды, каждый вечер мы оба проделывали наш путь назад в домик вдовы. За день до того, как король должен был официально приветствовать свой суд, прибыл епископ Солсберийский. Я не могу не задаваться вопросом, открыл ли он, что против него плетется заговор. Скорее он ни о чем не знал достоверно, но чувствовал холодное отношение короля к себе – я сам видел тому примеры, а Солсбери был не дурак. Думаю, одно порождало другое, то есть вначале, когда Стефан был коронован, Солсбери действительно намеревался быть ему верным слугой, и именно подозрения Стефана заставили епископа начать склоняться к Матильде.

В любом случае, Солсбери прибыл как раз вовремя, к королевскому приветствию. Когда епископ вошел в зал, я стоял ниже помоста возле короля, готовый выполнить любое поручение, и мое сердце сжалось, когда я увидел, как все уступают ему дорогу и низко кланяются, в отличие от Валерана и его партии, которые выразили только неловкую и неглубокую признательность. Понятно, что это был момент, не подходящий для обвинений, но, признаться, не был готов и к сверхсердечному приветствию Стефана.