– По этому поводу за тобой будет последнее слово. Я могу жить без женщин, и, если ты хочешь, чтобы я дал такое слово, я дам его.

Я снова почувствовала, что краснею, а Бруно громко засмеялся, отошел от меня и вскинул руки в виде сигнала, которым, как я видела, пользуются мужчины, чтобы сделать паузу в боевом упражнении.

– Прости меня! – воскликнул он. – Я не знаю, как пришел к тому, чтобы сделать одно за другим два таких глупых замечания. Конечно, тебе не нужно просить. Даже если ты не захочешь, чтобы я был верен тебе, я клянусь, пока ты жива, Мелюзина, у меня не будет другой женщины – ни путаны, ни рабыни, ни прекрасной леди.

Хотя Дональд говорил мне, чего стоят все мужские клятвы на эту тему, я почувствовала определенное удовлетворение. Бруно был мой муж, а не просто мужчина, обещающий достать луну с неба, чтобы добиться любовницы, и у него не было необходимости успокаивать меня, кроме его собственного желания сделать мне приятное. Однако я всего лишь сказала:

– С таким предисловием, я знаю, чего стоит эта клятва.

Он поймал рукой мой подбородок и заглянул мне в глаза:

– Я не даю легко никаких клятв, Мелюзина, даже если улыбаюсь, когда произношу их. А улыбаюсь, потому что поступал так и безо всякой клятвы. Тебе следовало бы знать, с тех пор, как я впервые лег рядом с тобой, я не коснулся ни одной женщины.

Он обнял меня снова, но я засмеялась и оттолкнула его.

– Нам нужно идти. Я не сказала ни королеве, ни Эдне, что отлучусь, и беспокоюсь, где прошлой ночью спали Фечин, Корми и Мервин.

– Они достаточно легко найдут себе место в конюшнях или даже в зале. – Бруно скривил губы. – Этот суд вряд ли будет сверхпосещаемым. Но ты права, нам нужно идти. Я тоже опаздываю.

В голосе Бруно была некоторая нотка безразличия. Это было мне приятно, но и заставило насторожиться. Я подумала, что его обязанности уже не так дороги ему, как бывало раньше, и это сделает меня более важной для него. Однако радость, которую принесла эта мысль, была непозволительной. Я получила представление о том, что Бруно не слишком строго соблюдал нерушимую клятву королю. На то, что казалось непоколебимой скалой, больше нельзя было опереться с полной уверенностью.

На протяжении следующих недель я обнаружила, что в отношении обязанностей Бруно я была права лишь наполовину. Его характер нисколько не потерял своей непоколебимости. Выполняя свой долг, он действительно уже не испытывал удовольствия, но был так же абсолютен, как всегда. Он дал клятву королю, и эта клятва была несокрушимой. До тех пор, пока Стефан не отпустит его, он будет служить ему. Но он стал  другим. Прежде энергично следил за планами и надеждами короля и с увлечением обсуждал их со мной, точнее, как применить их к нашим надеждам получить Улль. Теперь он не говорил ни о чем более серьезном, чем моя красота, самые последние сплетни, – а Бруно раньше никогда не волновали сплетни – и, что следовало найти в магазинах в Лондоне.

Сначала я обижалась, думая, что он скрывает от меня секреты, но скоро поняла, – Бруно не слушал короля и его советников, когда бывал на дежурстве. Он сказал с горечью, что все это были планы войны и ни один из них не был для него новостью. Я увидела, что Бруно устал, но не телом, а душой, так же, как когда то устал папа после маминой смерти. Я никак не могла понять, что огорчает Бруно. Он не говорил об этом, и я задавала себе вопрос, не горевал ли он так же, как и королева, об отклонении Стефаном мирного договора. Если именно это заставило его отказаться от своей привязанности к королю, то он был преданнее, чем Мод, так как не сказал ни слова против своего хозяина.

Я поняла, хотя причина оставалась для меня неясной, что Бруно было необходимо мирное время, в котором ему не нужно было бы прилагать усилий ни для чего, даже для такой дорогой и желанной цели, как Улль.