Тони опустилась возле нее на колени.

Ей казалось когда-то, что опуститься на колени у могилы Роберта было чем-то невозможным для нее, что тяжесть воспоминаний была бы слишком велика. И она с легким удивлением почувствовала, что ее сердце совершенно пусто и свободно от волнения.

– Роберт, – сказала она вслух, – любовь моей юности, я была верна тебе.

Горячий свет солнца падал на магнолию, и она непрерывной волной изливала свое благоухание. Цветок упал на руку Тони. Стоя на коленях, она смотрела на него. То, чем она была когда-то, казалось, стало понемногу возвращаться к ней, ее прежнее существо, которое так умело радоваться, любить, скорбеть и жить.

– Роберт, ты ведь хотел бы, чтобы я была счастлива? – Вопрос этот, казалось, заключал в себе и ответ. – Прощай, мой дорогой, – сказала она нежно-нежно и, поднявшись, вышла снова на солнечный свет и направилась обратно по дорожке.

Все мы верим, что не забудем никогда, плачем при мысли о возможности забвенья и поносим его, но жизнь, действуя на наши души, оказывается более милосердной, чем мы себе представляли, и дает каждому из нас новую жизнь – еще раз возможность счастья.

– Теперь я свободна, – сказала Тони сама себе, все еще не веря, и посмотрела вокруг. Она вышла из маленького прохода, и ей казалось, что теперь свет широко простирается перед ней.

– Боже милостивый, – сказала она с дрожью в голосе, – как хорошо все на свете!

Она не думала ни о Жане, ни о Роберте, ни о ком: она просто ощутила, наконец, благословенное чувство мира и свободы.

Дома, в гостинице, ее ждало спешное письмо. Она вскрыла его.

«Вы не сказали мне, какие письма я могу писать. Поэтому я пишу, как чувствую. Нет, не смотрите на меня с презрением, изгнание имеет свои привилегии. Я – здесь, вы – там, мир между нами, и все же я очень близок к вам. Я представляю себе вас в белом платье, в белых туфельках, с вашими «маленькими ножками, такими обожаемыми и достойными обожания!» (я думаю, Туанетта, вы знаете нашего Локка?). Я не верю, что между нами будет что-нибудь неладно. Сегодня я купил кольцо, которое вы видели у ла Фаля, то единственное, про которое вы сказали, что могли бы жить без пищи, лишь бы смотреть на него! Оно – ваше, если вы хотите. Оно лежит сейчас передо мною, похищенный уголок рая, все алое и голубое и темно-сиреневое. Один месяц, Тони! Правда? Когда я услышу о вас!

Любящий вас Жан».

– «Любящий вас Жан»… Я тоже не верю, что между нами может произойти что-нибудь неладное, Жан, – прошептала она с сияющими глазами и дрожащими губами.

Жизнь вернулась снова и захватила ее в свои тиски. Все эти ужасные годы прошли навсегда. В тот же вечер она написала де Солну:

«Возможно, что я буду не в силах устоять против «похищенного уголка рая»! Вы неизменно соблазняете меня. Солнце блестит во всем своем великолепии, небо божественное, и – подумайте только – при моей комнате есть ванна. Поразительное великолепие, как выразился бы шляпный фабрикант или кто-нибудь другой. В действительности это только свинцовая ванна и бак, но кому это покажется недостаточным, когда имеешь выложенный камнем двор, который выглядит по-средневековому и на котором есть фонтан с плачущим купидоном? Я непрерывно благословляю его и воздерживаюсь от всякой критики. Да, месяц, мой друг, так я думаю. У меня такое ощущение, что я нахожу здесь ту молодость, которой у меня никогда не было. Знаете, вы по отношению ко мне добры и менее эгоистичны, чем кто-либо из тех, кого я знала в жизни. Это так. До свидания.

Тони».

Она медленно прочла написанное. Оно ни в малой степени не было тем, что она хотела написать: то было более нежным и более личным.